Я ли не воплощение того, во что упёрлось человечество? Стоя на пороге, я не могу выдать ничего, кроме компиляции всего, что уже было. Закрыты двери в вечность, не льётся больше божественный нектар в наши кубки, и неоткуда рвать запретные плоды. Всё что мы можем — это переставлять местами строки и образы в шедеврах прошлого и попсе настоящего. Трупные черви, мнящие себя вершиной эволюции, и таковой являющиеся.
Я запер за мамой дверь. Подышал, касаясь лбом тёплого крашеного дерева. Начнём. Начнём…
Для начала я помылся. Свежесть — это хорошо. А горячая и холодная вода, чередуясь, ещё и бодрят, прогоняя остатки сонливости. Потом — его величество «Монтеррей». Поздравляю, братишка, ты явно хотел меня убить, и я разрешу тебе записать мою сегодняшнюю выходку на свой счёт.
Потом я вышел на балкон и выкурил первую сигарету. Был такой идиотский фильм — «20 сигарет». Суть в том, что мужик за день выкурил двадцать сигарет. Интересно — п**дец. Никогда так увлекательно не спал в кинотеатре. Русское кино — великая сила.
Что ж, мне всё равно понадобится некий триггер. Пусть это будут сигареты. Последняя будет означать — пора.
Блин, путаю слова… Ладно, Цой мне никогда особо не нравился. Может, слишком здоровый для меня — не знаю.
А внизу шли они. Нестройные колонны зомби, которые унаследую мир. Шли в школу, чтобы оставить там ещё немного мозгов и стать ещё немного людьми. Ходить.
Смысл жизни в том, чтобы ходить. Ходить в школу. Ходить в институт. Ходить на работу. Ходить в поликлинику. Ходить в магазин. Эй, чего ты всё дома сидишь? Ты ведь так совсем закиснешь! Пойдём, пройдёмся!
Я рассмеялся и тут заметил Катю. Она остановилась внизу, под балконом, и смотрела на меня. Я улыбнулся ей и помахал рукой. Вот, мол, как мне классно: отвисаю тут, в своё удовольствие, пока вы учитесь.
Она колебалась. Мне вдруг сделалось страшно. Что если сейчас она повернёт? Перейдёт на бег, обогнёт дом, ворвётся в мой подъезд, взлетит на третий этаж и нажмёт кнопку звонка? Плюнув на всё, расправит крылья, ведь она — ангел, и ей это под силам.
Что тогда? Тогда, выходит, что всё зря, и напрасно я встал на тропу? Сумею ли я — снова?..
Оттолкнуть её я не смогу. И в этот момент мы зайдём так далеко, как только возможно, отдав друг другу всё, до последней крохи, оставшись ни с чем, самыми богатыми в мире людьми. Возможно, и среди ангелов — тоже.
Она хотела этого. Она боролась. Я видел это по её тающему в сером утреннем свете лицу. Моя рука замерла, столбик пепла увеличивался.
Шагнула, опустила голову. Шаг за шагом. Мимо угла дома. К школе. Прощай, Катя. Теперь могу сказать искренне, признаться самому себе: я любил тебя. Не идею, не образ, не тень упущенных мгновений жизни — тебя. Ты будешь называть меня эгоистом, я знаю. Так положено: называть эгоистами тех, кто находит «простой выход».
Иисус тоже нашёл этот выход, ибо знал, что умрёт, и не противился. Но он умер, чтобы спасти человечество. А я слишком ничтожен для такого. Я умру, чтобы спасти человека.
— Как тебе такое, Набоков? — зачем-то пробормотал я и, запулив окурок щелчком с балкона, вошёл в дом.
Первый звонок раздался в десять.
— Ты дома?
— Нет, мама, я на Гаваях.
— Знаешь, не в твоём положении шутить. Ты занимаешься?
— Да нечем пока. Вчера уроки сделал, а сегодня ещё нет заданий.
— У тебя учебники есть! Вот сиди и прорабатывай.
— Хм, а это мысль. Шаришь.
— Что?
— Ничего. Хорошая идея, говорю. Пойду, позанимаюсь.
— Семён…
— Да?
— Ты куришь?
— Нет.
— Врёшь?
— Я люблю тебя, мама.
— Ох…
Я слонялся по дому. Попытался даже сесть за учебники, но не смог прочитать ни строчки. Меня будто действительно вёл куда-то мой путь. Я ходил, ходил, и будто играл сам с собой в «холодно-горячо». Уроки — это было «холодно». Покурить — «горячо». С каждой новой сигаретой всё горячее и горячее.
Как я это сделаю? Балкон? Третий этаж не даёт гарантий. Можно на крышу, по пожарной лестнице, как я пугал дядю Петю. Но — нет. «Холодно». Было время, когда ружьё, висевшее на стене в первом акте, должно было стрелять в последнем. Сегодня это — моветон. Невыстрелившие ружья работают куда лучше. Правда «не выстрелить» ещё нужно уметь.