— Ну чё ты? — дёргаю я Гошу.
Он не торопится. Пока секрет только у него — он сильнее. Ему хочется насладиться этим чувством.
Идём в соседний двор, там — качел и. Гоша садится, начинает раскачиваться. Рядом на цепи весит автомобильная покрышка. Тоже своего рода качел и. Встаю на неё, покручиваюсь, делая вид, будто мне не интересно. Это работает. Гоша не выдерживает:
— Короче. Вечером слышал, как батя с мамкой разговаривали. Короче, батя говорит, у него на работе кто-то видел… Ну, короче… Ну, в общем, Катьку знаешь, да?
— Катьку? — Я вздрагиваю. Катьке я несколько дней назад вручил конверт, но так и не дождался ответа. Даже взгляда не дождался. Мне больно про неё слышать. — С-светлакову, что ли? — как можно небрежнее.
— Ну! — раскачивается Гоша ещё сильнее, но тут же тормозит ногой. Озирается.
— Ну, и чё?
— Короче. Еёный папка знаешь, чё делает?
— Чё?
— Гы! — Гоша смеётся, но как-то нервно. — Он еёной мамке изменяет.
Я хватаюсь левой рукой за опору качел ей. Внимательно смотрю на Гошу.
Для меня это — другой мир. У меня не было отца. «Изменяет» — слово из фильмов, из книг. Там и другие непонятные слова. Развод, например.
— Знаешь, с кем?! — прыгает от восторга Гоша.
— С кем?
— С её сестрой!
— С Катькиной? — тупо переспрашиваю я.
— Дебил! — Гоша вскакивает с качели. — С мамки её сестрой! Она в Назарово живёт! Он к ней чуть не каждый день после работы ездит! Прикинь?!
— Машина в кустах, — сказал я, открыв глаза.
Передо мной стояла машина. Аккуратно припаркованная к бетонному бордюру. А по ту сторону бордюра росли кусты, уныло шебурша на ветру увядшими остатками листьев. Это была «Хонда Аккорд» 93-го года выпуска, с пятиступенчатой механической коробкой передач.
Я повернулся к подъезду, напротив которого она стояла. Ещё толком не понимая, что всё это означает. Подъезд… Этот подъезд?
Сделал шаг к нему, и в этот момент открылась дверь. На крыльцо вышел он. С той же мерзкой улыбочкой, с которой он смотрел на меня через окно своей машины.
Когда он разглядел меня, улыбка сползла с лица, как слизняк, и шлёпнулась об асфальт, забрызгав ботинки и брюки хозяина чем-то несмываемым.
— Ты, — сказал он.
— Я, — сказал я.
И затянулся сигаретой.
— Шёл мимо… — Постепенно в голове что-то строилось. — Совершенно случайно. — И кажется, это была башня. Высокая. Куда выше девятиэтажки. — Вдруг вижу — машина знакомая. Подбросите? Я заблудился.
Он пыхтел, глядя на меня. Лицо налилось кровью. Я сделал ещё одну глубокую затяжку — последнюю — и бросил сигарету на асфальт. Тщательно размазал носком ботинка.
— Приятный вечер, не правда ли? — улыбнулся я. — Ну, по крайней мере, был.
Ехали в гробовом молчании. В Константине Павловиче бурлило. Он хотел наорать на меня, запугать. Подавить авторитетом. Но не мог. Потом он начал хотеть обратиться ко мне по-дружески, мол «Сём, ну ты же понимаешь». Тоже не смог. Тогда он подумал о безысходности и тщете всего сущего.
— Вот тут давайте остановимся, — попросил я.
— Зачем? — буркнул Константин Павлович.
— Ну, надо…
Он остановил машину.
— Я быстро.
Я вошёл в цветочный павильон.
— Привет! — улыбнулась мне молодая продавщица, чем-то неуловимо похожая на Аню. — Чем могу помочь?
Я вывалил на прилавок всё, что у меня было. Семьсот рублей с копейками.
— Ого, — оценила продавщица. — Какие будут пожелания?
— Я в этом вообще не шарю, — честно признался я. — Просто доверьтесь реке жизни и дайте мне то, что нужно.
— Не для мамы, я так понимаю?
— Увы. Речь о любви. О самой большой в мире мега-любви.
— Ну, тогда почему бы не розы?
— А действительно. Почему бы и нет?
Константин Павлович вытаращил глаза на букет из одиннадцати роз, завёрнутый в шуршащую прозрачную плёнку.
— Это ещё что?
— Обожаю запах роз по вечерам, — сказал я, пристёгивая ремень. — Это запах победы.
Он включил поворотник и выехал на дорогу. Поддал газу, включил третью передачу.
— Слушай, парень, — начал он.
— Мы все оступаемся, — сказал он.
— Чего?
— Мы все оступаемся. И все готовы дорого платить за то, чтобы наши проступки забылись. Простились.