Знаменитый эсер Шкловский писал: «Офицерство почти равнялось по своему качественному и количественному составу всему тому количеству хоть немного грамотных людей, которое было в России. Все, кого можно было произвести в офицеры, были произведены. Грамотный человек не в офицерских погонах был редкостью.»
Один из молодых офицеров того времени оставил в своих мемуарах такие слова: «Подумать только: большинство из нас – народные учителя, мелкие служащие, небогатые торговцы, зажиточные крестьяне станут называться ваше благородие. Итак, свершилось. Мы – офицеры. Нет-нет, да и скосишь глаз на погон. Идущих навстречу солдат мы замечаем издали и ревниво следим, как они отдают честь.»
При столь огромном количественном росте офицерский корпус не мог не наполниться и массой лиц не просто случайных (каковыми является абсолютное большинство офицеров любого военного времени), но совершенно чуждых и даже враждебных российской государственности. Если, к примеру, во время беспорядков 1905-1907 годов из 40 тысяч членов офицерского корпуса не нашлось и десятка отщепенцев, примкнувших к бунтовщикам, то в 1917 году среди почти трёхсоттысячной офицерской массы оказались многие сотни членов революционных партий.
Поэтому далеко не все его представители приняли участие в борьбе за российскую государственность против коммунистической диктатуры в годы Гражданской войны, многие отреклись от своего прошлого, от своей профессии…
Март 1917. В Кронштадте толпа матросов и солдат схватила главного командира Кронштадтского порта адмирала фон Вирена, сорвала с него погоны и, избивая, потащила его на площадь, где и убила его, а труп бросила в овраг. Взбесившаяся толпа требовала от офицеров отречения от старого строя. Начальник штаба Кронштадтского порта адмирал Бутаков, потомок известного русского флотоводца (того самого, который написал теоретические исследования по таранному бою), отказался выполнить требования черни и был тут же убит. Один за другим были убиты командир крейсера «Аврора» и командиры кораблей «Верный», «Африка», «Океан», «Меткий», «Уссуриец»…
Впрочем, всей пролитой крови не измерить, да и речь не о том. Просто упоминая даже вскользь о том жутком времени, нельзя не коснуться страшной стороны дела. После февраля положение офицеров превратилось в сплошную муку, так как антиофицерскую пропаганду большевиков, стоявших на позициях поражения России в войне, ничто не сдерживало. Желание офицеров сохранить порядок в армии и флоте, наталкивалось на ожесточённое противодействие солдат и матросов.
Генерал Драгомилов отмечал, что «ужасные слова приверженцы старого режима выбросили из армии лучших офицеров».
«Рядовое офицерство, растерянное и подавленное, чувствовало себя пасынками революции и никак не могло взять надлежащего тона с солдатской массой. А на верхах, в особенности среди Генерального штаба, появился уже новый тип оппортуниста, слегка демагога, старавшийся угождением инстинктам толпы стать ей близким, нужным и на фоне революционного безвременья открыть себе неограниченные возможности военно-общественной карьеры.» (Деникин, из «Очерков русской смуты»)
Как ни странно, но, несмотря на клокотавшую революционную бурю Николай Лаврентьевич Кладо не только не был сметён революционной бурей, а в марте 1917 года был единогласно избран конференцией Морской Академии на пост её начальника.
Пробыв на этом посту два года, Николай Лаврентьевич в буквальном смысле слова отдал всего себя своей работе. Считая первым своим долгом сохранить Морскою Академию и не дать прерваться её научной работе, Кладо привлёк в поредевшие ряды её преподавателей свежие, молодые силы из числа молодых морских офицеров, умудрённых богатым опытом мировой войны.
В 1919 году в пятом номере «Морского сборника» появился некролог.
«Русскую военно-морскую науку постигла тяжёлая и невосполнимая утрата.
10 июля 1919 года в 2 часа 30 минут пополудни скончался от паралича сердца, после непродолжительных, но тяжких страданий, начальник Морской Академии, заслуженный профессор Николай Лаврентьевич Кладо.
Имя покойного слишком известно не только в среде нашей морской семьи, но и всему читающему русскому народу, чтобы нам приходилось напоминать о его заслугах перед Родиной, перед нашей морской силой, перед осиротевшей русской военно-морской наукой. Полная оценка его научно-морского искусства ещё впереди и должна сама по себе составить капитальный труд, который отразил бы в себе и исследовал всё громадное научное наследство, оставшееся после неутомимой и кипучей деятельности почившего профессора, питавшейся его выдающимся талантом и совершенно исключительной работоспособностью…
…Последней научной работой Николая Лаврентьевича, которой он отдавался с особой любовью, была книга «О насилии», в которой он всесторонне разбирал вопрос о происхождении и неизбежности насилия в природе. Первая часть этой книги носит название «Загадка жизни»; в этой части он касается вопроса о смысле жизни вообще, и человеческой, разумной – в частности… Когда мы провожали его дорогой прах на кладбище, невольно навязывалась в голову мысль о роковой загадке жизни, о неизвестных нам, но могучих её законах, властно разрушающих наши стремления и искания.
Нашёл ли Николай Лаврентьевич за гробом разгадку этой вечной, великой проблемы жизни?…»
Всё чаще и чаще слышны разговоры об армии, о военной реформе, об офицерской чести, о психологии войны и т.д. Всё чаще извлекаются из глубин истории имена тех, кого раньше не желали признавать вовсе, но теперь поднимают на пьедестал героев, а есть и такие, которых опрокидывают, как отслуживших свой срок идолов. Впрочем, последних становится всё меньше и меньше. И не потому, что уменьшается их число, а потому, как мне кажется, что снижается агрессивное желание мазать грязью свою историю, рвать её на куски, обличать, наслаждаться унижением поверженных лидеров былых эпох. Время разнузданных шабашей ушло. Я в этом уверен.
И всё же есть в истории некоторые грани, которые вызывают и будут вызывать разнотолки, приверженцы той или иной идеи будут менять слова местами в чьих-то высказываниях и выдавать субъективность за объективность, свои желания и устремления – за устремления всего человечества, тупость – за твёрдость, ограниченность – за дисциплинированность, ненависть – за убеждённость.
Николай Лаврентьевич Кладо, о котором я хочу вкратце рассказать, был выдающимся военным теоретиком конца19-начала20 веков. В России он по праву считается основателем науки о стратегии. Кого-то это может удивить, мол, как же так, мол, двадцатый век был на дворе, а наука о стратегии разве отсутствовала?
Да, отсутствовала. Человечество воевало на протяжении тысячелетий, а науки о войне так и не создало, как это ни парадоксально звучит. Первая военная академия была основана в Берлине лишь в 1816 году, а следующая появилась в 1832 году в России. Впрочем, в изучении военных вопросов предпочтение отдавалось тактике, а не стратегии. В 1865 году генерал Леер был вынужден констатировать, что в нашей академии преподавание стратегии сводилось «к обзору наиболее выдающихся сочинений по стратегии исключительно в догматической форме, то есть к чистому умозрению», а военная история, то есть тот фундамент, на который могло бы опираться это умозрение, преподавалась так, что один из профессоров назвал этот курс «вензелями, написанными ногами армии», и офицеры-слушатели окрестили военную историю «наукой о том, кто куда пошёл». Будущих командиров никто не учил мыслить широко.
В то время, когда появились дальнобойные орудия, торпеды, паровые корабли, слушатели академии продолжали изучать Цезаря и Наполеона, морские сражения парусного флота.
Генерал Куропаткин заметил в 1910 году, что «с усложнившейся обстановкой войны наш командный состав во многих случаях оказывается не на должной высоте. Младшие офицеры были храбры, распорядительны, но недостаточно сведущи; начальники частей, давая иногда отрадные исключения, не были достаточно подготовлены к наилучшему использованию боевой способности вверенных им частей. Но наиболее слабым оказался генеральский состав: бригадные, дивизионные и корпусные командиры. За исключением нескольких блестящих имён, большинство не было подготовлено к распоряжению в бою войсками всех трёх родов оружия; не умели установить связи между частями, входившими в состав вверенных им сил и не умели поддерживать связь по фронту с соседями… Бездействие с отговоркою «не получал приказания», когда били соседей, не было редким явлением».