Кормили исключительно пшеницей, к тому же, отварной такой – сам бы ел, капустные листы и пр. овощи и даже фрукты – обязательно; поили водой хорошо отстоявшейся и тёплой, а уж накланялись мы с супругой перед своими девчатами, убирая из-под них – будь-будь!
К осени курочки похорошели, что тюльпаны и розы стали. Стал и я почаще к ним заглядывать, так как, со своей стороны, в курятник вложил немалые средства и силы, а от обратной стороны ждал, естественно, благодарность и щедрость в виде яиц. И то правда, что благодарить меня никто не спешил, потому пришлось продолжать то кланяться…, то разгибаться и – двигать на рынок за очередным ведром пшеницы.
Пришла зима, а удача как-то все – мимо. Как тут – ЧП!.. Подбегаю к курятнику, супруга в шоке – дерутся девки да так, что перья по всему сараю, а кровь – на стенах!
…На шум отреагировала соседка, подошла – успокоила: «Мальчики подросли и делят территорию», – говорит. «Какие, к чёрту, мальчики?!» – чуть ли не ору. А соседка только руками и развела, и при этом горько пошутила: Вы же яйца ждали? …Получите-распишитесь: яйца есть, но петушиные». И ушла.
…Обмыли мы драчунов, развели-рассадили по углам, но грустили и охали недолго: вспомнили, что 2017 год – год красного петуха. А у нас, теперь, только красных – аж три! Решили, заодно, «декоммунизировать» их девятимесячное прошлое: Юлю переименовали в Юлиана, Фросю – во Фрола, Анжелику – в Александра-1, Варвару – в Сеню-2, а Полю – в Петю-3. …Это на тот случай, если в следующем, новом, году нечем будет кормить семью.
PS. ...Петя-3, крикливый и прожорливый, прожил дольше всех, до сентября. О, как же здорово без этой сумасшедшей птицы!..
…На днях мой пятнадцатилетний сын попросил сделать ему подарок к Новому Году: купить имиджевые, как он сказал, очки. Я, не подумав, согласился.
И вот мы на городском рынке. Заходим в магазин, в котором сплошь – очки. Сын приветливо и значительно улыбнулся продавцу, та – ему.
«…Ну, как тебе?» – спрашивает сын. Я держу-верчу в руках «окуляры» в пластмассовой оправе, правда, стекла отсвечивают цветами бензинового пятна на воде. Оказывается, такой эффект даёт наклеенная на стёкла защитная плёнка от излучений компьютера, мобильника, ещё чего-то. Слушаю обоих, друг другу поддакивающих, а сам понимаю – понты! Не соглашаюсь за них платить, потому, как понты интеграции в европейское сообщество сделали меня практически нищим. За сорок три трудовых года заработал пенсию, более-менее кормившую семью, а сейчас – только и радости на один день: дождаться почтальоншу, подержать в руках денежку, а дня через два-три – снова в подвал: может, что-то ещё осталось из прошлогодних запасов. «Чтобы у вас, умников хреновых, нещадно прихватило животы в тот самый момент, – думаю про себя, – когда руки будут загребать очередное «бабло» за распродажу Украины. Осталось только ещё продать наши чернозёмы, да с населением никто не купит, вот и освобождают мало-помалу, всяко… Даже бога не бояться – похоже, что и ему «зарядили!».
Так я думал и откровенно злился на судьбу, покуда сын не забеспокоился. Я ему сказал всё, что думаю об имиджевых очках, но вручил деньги, какие отложил на новогодний подарок – мол, думай-решай, а сам вышел на улицу.
Рядом суетилась, по-своему, бригада «менял». Двое сразу же привлекли моё внимание, и не только моё – толстенными пачками денежных купюр, перехваченных красными резинками, они баловались, точно снежками. Хохотали вызывающе громко, то и дело имитировали движениями, что вот-вот бросят «снежку», даже отворачивались друг от друга, как бы уклоняясь, а на самом деле на виду у прохожих демонстрировали понты своей деловой успешности. В какой-то момент они стали неинтересны снующей туда-сюда толпе, так как из-за угла магазина выкатилось, в буквальном смысле, зрелище: «дама», девочка-переросток, на роликовых коньках – и в гололёд!? …Я лишь успел подумать об очередных понтах «сьогодення», как из магазина вышел сын, вернул мне деньги, и мы побрели рынком.
Признаться, я был по-настоящему счастлив. И как отец, и как гражданин. Мой сын взрослеет! Хотя и понимал, что где-то в глубине души мой паренёк, скорее всего, страдает – ну, кто из нас в подростковом возрасте «не дорисовывал» себя понтами? Однако же, понты (завышенные претензии…) во взрослой и, особенно, в общественной жизни – проявление чего-то так и не вызревшего в нас, оттого и не ставшее каким-либо достоинством. Некая умственная и физическая недоразвитость, а потому ущербность …для всех. Ибо политика на понтах, экономика… дают в результате понты в соцстандартах – это, прежде всего. Отсюда продукты, какие едим, отвалив за них втридорога (если не в пять, в десять…!) одежда и обувь, какие носим, опять же, отвалив за них немерено, в основном и, как правило, есть не что иное, как понты импорта для конечного потребителя. Если не сказать – «конченого» потребителя, но мы, слава Богу, ещё даже и брыкаемся…
Позже, по пути домой, я попросил сына объяснить своё решение, и он объяснил:
- Не хочу недопонимания в семье. Мама ведь тоже против этих очков.
И подумалось: если проекцию этих слов сына перенести на Украину, где он родился, и будет жить со мной, без меня и после меня, очевидным становится причина «взрослых» понтов в украинской повседневности – чуть ли не во всём! Причина в историческом прошлом. И что не является, кстати, ни для кого открытием: у «неньки» никогда не было своей собственной семьи – всё по чужим домам, не стала она таковой и для народа, сейчас, кто бы что ни говорил, а, следовательно, повзрослеет Украина лишь тогда, когда повзрослеет её народ и создаст-таки свою собственную семью. Где не будет недопонимания друг друга, а исключительно должно будет любить, жить и побеждать без подростковых понтов!..
…«Сорок дней» совпали с днём рождения моей мамы – ей исполнилось бы 82 года. Ранее, мы с ней договорились, что только после 84 лет я внимательно выслушаю её предсмертные наставления. Она даже была рада этому, а я, потом, и не раз, корил себя за то, что «не отмерил» ей 90!
Без мамы сиротеет взгляд – нигде мамы не видно, слух – мамы не слышно, а эмоции и чувства теперь прежние лишь в снах.
Снится мама вне возраста, всегда, вне черт лица и деталей одежды; то я её вижу и разговариваю с ней, то просто ощущаю её присутствие и слышу голос – со мной мама, а все прочее лишено для меня всякого значения и смысла. О, как мне хочется – после пробуждения и когда тут же вползает в душу горечь утраты – признаться ей, одной-единственной, что как мало, оказывается, родиться сыном и как это много – стать сыном своей маме! Но перед тем, как это ей сказать, я бы припал к её рукам и молил о прощении за всё. Особенно, за то, что не берег её, ни в днях, ни в годах! Нет, при этом я не искал бы для себя оправданий, но сказал бы нечто важное и для меня, и, знаю, для неё: с той самой минуты, когда Она покинула этот мир, мои дети – её внуки, и правнук, стали для меня всем земным и неземным! Они теперь – моя МАМА в Вечности! И это не просто громкие слова. Это то самое потаённое чувство ответственности через прозрение, которое волной накрывает тебя с ног до головы. Сначала, когда ты в последний раз видишь лицо своей мамы, а потом, бросая в память земли первую такую, сыновью, горсть, проникает в тебя и сразу же освобождает навсегда от иллюзий, что ещё можно что-то изменить, или даже исправить. Теперь я знаю – это чувство мама передала каким-то образом мне и в назидание, и в помощь. Пусть только после своей смерти, пусть виноватому перед ней и, может, за что-то и не прощённому, но мне – её сыну, осознавшему за столь короткий срок прощания с ней гораздо больше всего того, что я знал и понимал до этого. Что, потеряв маму, обостряется память и мне, по крайней мере, не избежать страданий сыновней памяти. Ведь память – это и наше наказание, отложенное или без срока давности!