Габриель Гарсиа Маркес.
Дежурил в редакции. Устал. Дома один. Вдруг остро почувствовал, как соскучился по папе. А может быть, «тот свет» всё-таки есть, и он сегодня тоже вспомнил меня?..
19.8.79
Японцы по виду написанных иероглифов могут судить о настроении человека в момент их написания.
Не здесь ли будущая надхудожественная литература — книги, скопированные с рукописей, без типографского набора, строгая графика которого убила живой нерв руки?
А разве не чувствуется разница в самом тоне фразы, написанной, скажем, готическим шрифтом? Как прекрасно написал Андрей Битов о красоте армянского алфавита! Просто японцы тоньше нас и лучше всё это чувствуют.
Гек Бочаров где-то в Южной Америке познакомился с гениальным писателем Габриелем Гарсиа Маркесом. Маркес прилетел в Москву как член жюри Международного кинофестиваля, и Гек пригласил его к себе домой на ужин. Меня он тоже пригласил и поручил «добыть певицу». Я позвонил Елене Камбуровой, но у неё концерт. Она рекомендовала свою подругу, которая поёт по-испански.
За полчаса до прибытия мэтра выяснилось, что в подъезде сломался лифт, а квартира Гека где-то на 16-м этаже. Родился план воспользоваться лифтом в соседнем подъезде, вывести нобелевского лауреата на крышу и по крыше провести в подъезд Гека. Но Маркес, которого привёз Володя Весенский[450] и которого Гек встречал внизу, этот план отверг и пешком взобрался на 16-й этаж. Первое, что он сказал, войдя в квартиру:
— Ну, сегодняшний ужин я заслужил…
Маркес — маленький, седеющий, плотный, в чёрном, предельно простом костюме, в рубашке с мелкой чёрно-белой сеточкой, в коротких мягких чёрной кожи остроносеньких полусапожках, похожих на те, которые носили курсистки в начале века. Мало ест, мало пьёт. Сухое вино чуть-чуть. Говорит не умолкая. О бедствиях Вьетнама: прошлых — военных и будущих — голодных. О своих надеждах, что Никарагуа удастся избежать чудовищного бюрократизма Кубы. О Фиделе и Рауле Кастро, беспомощных в желании преодолеть этот бюрократизм. О курьёзах советского сервиса. О нежелании продавать Голливуду права на экранизацию своих романов. О своих симпатиях к сандинистам. О порочности литературной критики. О своей 10-летней работе в газете и её принципиальном отличии от работы литературной. («Я писал первую фразу «Осени патриарха» три месяца. Но когда я, наконец, написал её, я понял, каким будет весь роман…»)
Маркес не показался мне человеком откровенным. Он знает себе цену, знает кому, что, где, как говорить, он очень себе на уме. Когда я спросил его: «Что интересует вас по-настоящему, кроме политики?», он с истинно латиноамериканской запальчивостью, которая словно приглашала вступить в спор, воскликнул: «Ничего!!» Я не поверил ему. Человек столь необычайного таланта не может, а если может — не имеет права заниматься политикой, этой сиюминутной вознёй, не может мыслить с ущербной примитивностью телеведущих. Это гибельно для художника-мыслителя, каким безусловно является Маркес. В своё время политика погубила ярчайший талант Маяковского.
Пожалуй, можно сказать, что он весь вечер занимался тем, что «производил впечатление». Даже тогда, когда говорил не о политике, а о своей литературной работе. Он не очень реагировал на юмор, хотя Володя[451] должен был переводить точно, он блестяще знает испанский. Маркес улыбался, пожалуй, только своим остротам. Его жена Мерседес, в которой ясно видна индейская кровь, крупная, очень спокойная женщина, слушала его с таким вниманием, словно видела в первый раз. Мне даже показалось, что она контролирует его беседу, а потом указывает ему на его промахи.
Когда они уходили, Маркес обнял меня одной рукой, похлопал по плечу и сказал без улыбки:
— Вот человек, который видит тебя насквозь. Каждый его собеседник должен чувствовать себя лежащим на стёклышке микроскопа.
Я был очень горд такой оценкой. Оглядел друзей-журналистов: «Слышали, засранцы?!»
Михаил Леонтьевич Миль.
Тищенко[452] рассказывает:
— С 1931 г. МЛ[453] работал в ЦАГИ, где занимался устойчивостью автожиров в полёте. (Как раз в то время Корзинщиков[454] перевернулся на автожире, и Алкснис[455] уделял поэтому большое внимание работам Миля, исследования которого завершились книгой, переведённой на разные языки.) С 1933 г. МЛ — начальник бригады в ЦАГИ. Перед войной работает заместителем Камова[456]. В 1943 г. МЛ возвращается в ЦАГИ и занимается вопросами управляемости самолётов. 12 декабря 1947 г. было создано новое КБ под его руководством. За 23 года Миль сделал 11 оригинальных конструкций. Уже первый его Ми-1 получил широкое признание. Ми-6 — самый грузоподъёмный (20 т) вертолёт в мире в то время, поднимал в 6 раз больше груза, чем Ми-4. Его скорость — 340 км/ч. Нет аналогов в мире. Ми-10 предназначен для перевозки крупногабаритных грузов. Поднимал 25 т на высоту 2800 м. 22.9.1961 г. появился Ми-2 с двумя турбовинтовыми двигателями. Потом Ми-8 заменил устаревший Ми-4. Ми-14 — амфибия, может садиться на воду. Ми-12. На нём Колошенко поднял 40 т на 2800 м. 15.9.1969 г. — день рождения Ми-24 — вертолёта-штурмовика.
452
Тищенко Марат Николаевич — академик, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии. В 1981–1992 гг. — генеральный конструктор ОКБ им. М. Л. Миля.
456
Камов Николай Ильич (1902–1973) — конструктор вертолётов, доктор технических наук, Герой Социалистического Труда.