Будь моя воля, я бы дал Юхо вторую золотую медаль. Разумеется, если бы Томас разрешил ему дать. А Томас, наверное, разрешил бы… Да, он непременно разрешил бы!
Осенью 1966 г. выступая перед белорусскими ребятишками-«следопытами», Юра Гагарин сказал:
— Полёты в космос — величайшая мечта человечества, осуществлённая нашим поколением. Мы ещё не осознали всей грандиозности того, что свершилось…
Всегда говорил, что Гагарин был гораздо умнее, чем это казалось многим.
В метро увидел молодого человека, очень похожего на героя романов Жюля Верна. Только никак не пойму: на положительного или отрицательного?
Книжка 88
Март — июль 1980 г.
Два вечера в Переделкино с Евтушенко. Сумбурный разговор обо всём. Он гораздо лучше говорит, чем слушает. Мнение собеседника не очень для него важно. По глазам видно, что он не столько тебя слушает, сколько использует время для обдумывания своего следующего монолога. Но вдруг цепко хватает какую-то отдельную мысль или удачное слово, радуется, подбрасывает его на ладони, как горячую печеную картофелину, и, поиграв, откладывает. Я говорю:
— Ты знаешь, я — газетчик, стихи читаю, но разбираюсь в них плохо. Скажи, кто сегодня самый лучший поэт в Союзе?
— Придуряешься? Ну конечно, я! — Продолжил загадочной фразой: — Но на русском языке лучше меня пишет Иосиф Бродский…
Евгений Александрович Евтушенко.
Рассказывал о какой-то убогой девочке из Коломны, в которую вселилась Марина Цветаева. Обвинял Вознесенского в человеческой слабости, Рождественского — в тупости, о Белле[479] говорил, как о больной.
Сам приготовил очень вкусный салат и коктейль, напомнивший мне студенческие годы своей горьковатой пряностью. Жена его ждёт второго ребёнка. Её просвечивали ультразвуком и определили мальчика. Она умна, проста и приветлива, как и её отец, с которым нас с Наташей[480] познакомили потом. Женя дал прочесть рукопись своего романа.
Роман «Ягодные поляны» интересен и написан хорошо, но не более того. Это — не литературное событие, как мне кажется. Знает ли он это, чувствует ли это сам? Не понял. Но зачем он так упорно держится за «космическое» вступление, почему-то названное эпилогом? Не может выйти из образа Циолковского, которого сыграл в кино? И зачем эта последняя глава о Циолковском, никакого отношения к роману не имеющая? Это «космическое» обрамление кажется мне искусственным, и роману ни зачем не нужным. Но он упрямо мотал головой, как конь, и отказывался это признать.
— Космические главы я отдал Ганичеву[481]…
Я подумал, что вряд ли Ганичев будет их печатать, «Бабий яр» он Жене не простит… Но промолчал, чтобы его не расстраивать.
Подарил мне кучу своих книг. Среди них одна издана в Англии тиражом 130 экз. на японской бумаге ручного производства.
Выставка Саввы Бродского на улице Горького. Замечательный график! За иллюстрации к двум томам «Дон Кихота», которые он мне подарил, его избрали академиком-корреспондентом Испанской Королевской Академии изящных искусств Сан-Фернандо в Мадриде. А главное — мужик замечательный!
Заслуженный деятель искусств РСФСР Савва Григорьевич Бродский безвременно скончался в ноябре 1982 г. Ему было 59 лет.
Савва Григорьевич Бродский.
Анохин пришёл ко мне домой с бутылкой красненького, не торопясь выпивал и рассказывал:
— А помните, десять лет назад я говорил вам, что когда уходил с испытательной работы, отдал свой планшет и шкафчик в раздевалке молодому испытателю Олегу Гудкову[482]? Да… Разбился Олег… На глазах всего аэродрома на очень маленькой высоте перевернулся и врезался в землю. Пленку с его докладами потом прокручивали десятки раз. Треск, очень плохо слышно. Спорили о его последнем слове, что это было: «вращает» или «прощайте»? Да… Так вот я точно знаю, что Олег крикнул «вращает!»