— Слушай, у меня впечатление, что этот что-то знает!
Всеволод Иванович поставил мне 5+. Получить 5+ по сопромату в МВТУ у самого Феодосьева — это был почти орден! За все годы учёбы мне 5+ больше никто никогда не ставил.
Отвлекаясь, должен сказать, что мне не совсем понятно, почему именно сопромат во всех технических вузах считается наиболее сложной наукой. Высшая математика куда сложнее. Сопромат требует только одного: последовательности в своём изучении. Если ты пропустил 2–3 лекции, ты перестаёшь понимать всё остальное.
Много лет спустя, когда я работал над «Королёвым» в архиве МВТУ, я нашёл своё «Дело» (там хранятся все «Дела» всех выпускников), в нём моя зачётка с той самой пятёркой с плюсом. Очень хотел взять её на память, но архивариус не разрешил.
Феодосьев ходил очень большими шагами, студенты его передразнивали. Однажды пришёл на лекцию с подбитой скулой. Может подрался, а может по пьяному делу — все знали, что выпить он не дурак. В другой раз на одной из последних лекций подошёл к окну, посмотрел на зеленеющий скверик с фонтаном (памятника Бауману ещё не было) и сказал со вздохом:
— Чёрт вас знает! Такая погода, а они на лекции сидят…
После одной из лекций я подошёл к нему и признался, что не понимаю, что такое энтропия. Он как-то воровато оглянулся по сторонам и тихо сказал:
— Признаться, я сам не очень понимаю. У меня такое впечатление, что эту штуку придумали для удобства. Это действительно удобно. Вот смотри…
И начал объяснять.
После окончания мною МВТУ мы не виделись с Всеволодом Ивановичем многие годы, но вдруг он попросил меня (через Женю Чудецкую) связаться с ним. Мы созвонились, и я поехал к нему домой. Жил он на набережной рядом с Киевским вокзалом, в большом «сталинском» доме. Оказывается, он искал меня, чтобы я прочёл некий глухой машинописный текст, напечатанный через один интервал. Страниц 30–40. Это были письма из деревни — сочинение замечательное по своей наблюдательности и юмору. Ближе всего это, пожалуй, к «Живому» Бориса Можаева, но лучше. Я так и не понял, что это: действительно чьи-то письма или сочинение, но, если это сочинённое, то писал это человек очень талантливый. На дворе — расцвет брежневского режима, и о том, чтобы напечатать такое, и мечтать было нельзя. Я помню, после второй нашей встречи объяснял это Всеволоду Ивановичу, но он и без моих объяснений всё понимал. Потом, прочитав рукопись его воспоминаний, я подумал, что и письма, наверное, он написал.
А воспоминания написаны в стиле, давно, ещё со времён Лукреция Карра и Галилея, облюбованном учёными — в стиле диалогов. Замечательно тонкая и острая критика нашей научной жизни, которую Феодосьев прекрасно знал и по линии Академии, и по линии высшей школы. Публикация его воспоминаний о Королёве в «Московских новостях» окончательно убедила меня в том, что он обладал незаурядным литературным талантом.
ВИ рассказывал мне о своём непутёвом сыне Сергее, которого он «тянул за уши», но тот учиться не хотел, пил, работал каким-то техником в «Лифтнадзоре». Не помню, чтобы Феодосьев нас знакомил, но сегодня после панихиды в Актовом зале МВТУ Сергей подошёл ко мне. Я сказал ему всё, что принято говорить в подобной ситуации, но он, перебивая меня, начал расспрашивать, как ему связаться с Песковым, который недавно вернулся с Аляски, и радостно сообщил мне, что он был в США и собирается перебираться туда совсем и вот думает, не почитать ли ему на Аляске лекции… Какие лекции? По «Лифтнадзору»?.. Гроб отца стоял в пяти шагах от нас. У него не хватило ума хотя бы прилюдно изобразить скорбь. Приглашал на поминки, но я не пошёл.
Из всего нашего «потока», кроме меня и Жени Чудецкой, был только Миша Вавулин из НПО «Энергия».
Несколько раз мы встречались с Всеволодом Ивановичем уже после того, как он переехал на Краснопролетарскую, в дом, где живёт Францев. ВИ перенёс инфаркт, ему был нужен хороший врач, и мне захотелось заняться моим любимым делом, которое, кстати, всегда мне удаётся: познакомить и подружить хороших людей. Но на этот раз ничего не получилось: они познакомились, но как-то взаимно друг другом не заинтересовались и не подружились.