… Швейцера подхватили под мышки.
— Швейцер, ради Бога! Что с вами?
Кто-то ударил его сперва по одной щеке, потом по второй.
— Я видел лаз, — пробормотал Швейцер.
— О чем вы? Давайте, поднимайтесь, надо уходить! Идемте, я вам говорю, Листопадов заметет осколки.
Швейцер открыл глаза и непонимающе воззрился на Коха, который держал его за плечи и чуть не плакал от ужаса.
— Вы целы? Голову не разбили?
— Все в порядке, — Швейцер встал со стульчака, и его тут же швырнуло влево.
— А, проклятье! — выругался Кох, ногой отворил дверь кабинки и потащил Швейцера наружу. В коридоре тот отвел руки Коха, прислонился к стене и чуть-чуть постоял, приходя в себя. Химик неохотно отступил, лицо его было белым, как зубная паста; прыщи потемнели, сделались синими и походили на свежие пороховые следы.
— Все хорошо, — повторил Швейцер. — Не волнуйтесь, я сам дойду.
Из спальни уже выглядывала нетерпеливая физиономия Остудина. При виде шедших она тут же скрылась, и до обоих долетел сдавленный вопль: "Идут!"
Их встретили настороженно, еще не зная, как отнестись к Швейцеру герой он или раззява, если не хуже.
— Что там было? — спросил Пендронов, приглаживая вихор: похоже, ему снова досталось от Оштраха, вечного мучителя.
— Господа, я кокнул колбу, — Швейцер лег и уставился в потолок. — Мне стало плохо.
При этих словах Листопадов сорвался с места, схватил веник и совок и выскочил в коридор.
— Так вы, небось, три раза нюхали, — мрачно заметил Кох, который теперь злился на Швейцера. — Если не четыре.
— Два, — возразил Швейцер, не чувствуя в себе сил оправдываться и спорить. Кому он мог довериться? Разве Берестецкому, но тот так и не проснулся.
Оштрах, уперев руки в бока, приблизился к его койке. После Швейцера шла его очередь.
— Не думаю, — хмыкнул верзила. — По-моему, дело в другом.
"Ну, вот и оно, — подумал Швейцер. — Сказать им? Гори оно все огнем. Все равно про Раевского знают…"
Но он не успел. Оштрах сказал нечто, после чего никакие разъяснения становились невозможны. В лучшем случае они откладывались на потом.
— Вы трус, Швейцер, — заявил Оштрах. — Вы специально разбили колбу. Я подозреваю, что вы и дышать-то не стали, а просто прикинулись субтильной барышней. Обморок, ха!
И лицеист презрительно плюнул: редкий, исключительный знак презрения к собеседнику.
— А вы, Оштрах, просто подлец, — ответил Швейцер. — Вдобавок безмозглый и злобный.
Храп Берестецкого смолк. Сгустившиеся тучи, чреватые ужасной грозой, вторглись в его безмятежные сновидения.
— Желаете драться? — Оштрах улыбнулся сострадательной улыбкой. Извольте. Какое предпочтете оружие?
— Рапиры, — коротко бросил Швейцер.
— Господа, примиритесь! — жалобно крикнул Остудин, не любивший поединков и ссор, но Оштрах отмахнулся.
— Превосходно, — он изобразил на лице ледяное спокойствие. — Время и место?
— Только не сейчас, — быстро вмешался Кох. — Вы не дойдете до рапир, сразу попадетесь.
Швейцер помолчал. Кох сказал правду: ночное безделье усиливало бдительность дежурных преподавателей. Никто, будучи в здравом рассудке, не стал бы устраивать дуэль ночью.
— После ужина, в девять, в гимнастическом зале.
К чему усложнять? Красть рапиры, нести их во двор, искать укромный уголок… Разумнее будет рискнуть и драться там же, где хранится оружие.
— Годится, — Оштрах развернулся и молча пошел к своей койке. Швейцер прикрыл глаза. Он неплохо фехтовал, но его противник недавно выиграл первенство Лицея по всем видам физической подготовки. Будь что будет, сейчас не это главное. В ушах Швейцера стоял мерный рокот мотора. В Лицее не было ни одного микроавтобуса, у них вообще не было машин. Ничего подобного Швейцер никогда не видел, но сразу узнал в видении, а значит — видел, но забыл, и очень прочно забыл. Запах вещества, которое приготовил Кох, был сродни какому-то другому аромату, и он вдыхал его там, в автобусе, если не раньше. И был еще туннель: не туннель, а тот самый легендарный лаз, который оказался благоустроенным сооружением, а вовсе не тесным подземельем, что начинается какой-нибудь лисьей норой и ею же заканчивается, но уже там, в тайге за Оградой.
В следующий миг Швейцер попытался открыть глаза, но не смог.
"Завтра открою", — подумал он равнодушно.
— … Спит! — удивленно прошептал Остудин. — Ему завтра кишки выпустят, а он спит. Похоже, что и вправду отравился.
— Попрошу встать, — голос отца Савватия был полон необычного подобострастия. — Позвольте представить вам господина Феликса Браго, члена тайного попечительского совета. Господин попечитель, рискуя жизнью и бессмертной душой, прибыл к нам с плановой инспекцией.
Что-то глухо обрушилось, но это класс, наоборот, встал. Таврикий, уступая власть, смиренно отошел в угол.
— Господь милостив, — почти пропел Савватий и вышел на середину. — Наша жертва пришлась Ему по душе. Господин Браго принес нам добрые вести: Враг терпит поражение за поражением. Кроме того, он привез нам сто пятьдесят пар солнцезащитных очков, и мы теперь сможем безбоязненно взирать на солнечное затмение.
Попечитель Браго слегка кивнул. Вид его заставлял вспомнить о Духе, Который веет, где хочет. Великой тайной казались мотивы, побудившие Духа веять именно в Браго. Господин попечитель отличался редкостным безобразием. Грузный, огромного — выше Савватия — роста, похожий на жабу не только обрюзгшими чертами лица, но самим его цветом — землистым, с зеленым оттенком, почти навозным. Не было в лице и здоровья: глаза попечителя, темно-карие и выпуклые, были обведены насыщенными черными кругами. Гладко выбритые щеки лишь прибавляли мерзости, все у него дрожало и колыхалось, а безупречный, тщательно отутюженный костюм казался неуместным и неестественным, словно Браго был страшной куклой, которую разрядила на свой вкус малолетняя шалунья-великанша. В ушах господина Браго рос можжевельник, а брови, напротив, почти напрочь отсутствовали. Попечителя не спасал даже внимательный, умный взгляд: мороз пробирал при одной лишь мысли о возможном предмете его внимания и действиях, которые он совершит с этим предметом.
Появление Браго было, конечно, крупным событием — гости извне бывали в Лицее редко. Но лицеисты его ждали: после таинства Устроения их неизменно навещали всевозможные инспекторы и дарители. Из тех одиннадцати, что помнил Швейцер, только три не сопровождались высоким визитом.
— Добрый день, господа, — улыбка у Браго была фальшивой. — Господин ректор слишком щедр на похвалы. На все воля Божья, но я не могу согласиться с его истолкованием моего приезда. Господин ректор усматривает в этом великий промысел, но, право слово, сто пятьдесят пар очков — такой пустяк…
Ответом ему было почтительное молчание. Попечитель, сказав свою речь, смешался и явно не знал, что делать дальше.
— Собственно говоря, — нашелся, наконец, господин Браго, — я пришел просто посмотреть на ваши лица. Заглянуть в ваши глаза. Почувствовать единство с теми, с кем нация связывает свою последнюю надежду. И вижу, что не обманулся: на всех вас лежит Божья отметина. Вы — действительно Золотой Фонд России, ее стратегический резерв. Наша измученная страна поднимется с колен и достигнет полного соответствия своему Божественному прообразу…