— Генка–то не балует. А ты ему сапоги обещал? А охоту? Обещал?! — услышал Генка строгий голос бабы Евы и спрятался за углом дома.
— Понимаете, мама, забыл я, закрутился, ремонт, в следующий раз, как сюда поеду, обязательно куплю.
Генка не расслышал, что ответила баба Ева на слова отца, но скоро ее голос зазвучал громко и отчетливо:
— Памятник! Впроголодь живет и нас мучает! Ты хоть с ним поговори, как мужчина с мужчиной. Титов тоже обещал мальчонке сапоги, а теперь хвостом виляет, все боится, что на памятник не хватит, совсем с ума спятил, прости меня, Господи!
Генка увидел, как со двора выскочил дед, за ним появился отец. Дед проковылял за угол дома и скрылся в узком деревенском проулке, а отец остановился у палисадника и закурил. От реки по крутому берегу поднимались бабы с бельем в круглых тазах.
— Здрасти. Доброго здоровья, — поздоровались женщины с отцом.
— Здравствуйте, — ответил он и вынул изо рта сигаретку.
— Здрасти–пожалуйста, — улыбнулась женщина, которая еще недавно восхищалась Генкиным отцом. — На рыбалку или так, погостить?
Отошедшие бабы громко рассмеялись:
— Вы осторожней, она у нас девка шустрая!
Женщина, не смущаясь, стояла напротив отца и улыбалась. Обеспокоенный Генка подбежал к отцу и встал рядом.
— Ваш? — спросила она, пытаясь погладить Генкину голову. — Да не съем я твоего папку, не съем, — она повернулась и быстро пошла прочь, только подол юбки заплескался от скорого шага.
Отец внимательно посмотрел вслед уходящей женщине, щелкнул Генку по лбу и выкинул сигарету. Генка обиделся и покраснел.
Баба Ева часто пела печальные, непривычные для деревни песни. «Лишь только вечер затеплится синью…» — теплым голосом вела она, склоняясь над каким–нибудь рукоделием. Генка любил ее слушать, он сидел рядом и боялся, что вот–вот голос сорвется, ей не хватит дыхания, и песня замрет, но голосу бабе Еве всегда хватало, и успокоенный Генка ждал следующей песни.
Появился дед с ведром свежевыкопанной картошки.
— Что долго–то? — недовольная, спросила баба Ева.
Дед молча поставил ведро и, вынув из кармана деньги, положил на стол.
— И это все? А на сапоги?
— На неделе схожу в магазин.
— Не надо идти, ты денег дай!
— На неделе схожу, сказал.
Дед развернулся и заспешил в огород.
— Ах, сатана! Опять обманул! Пошли!
— Куда? — удивился Генка.
— На охоту!
— Как? Без сапог?
— Без сапог!
— С тобой?
— Со мной, внучек, со мной! — баба Ева сняла передник, швырнула его на кухонный табурет и, тяжело ступая, неуклюже пошла в дом переодеваться.
— Баба, а как же салат? Котлеты?
— Котлеты с собой возьмем.
— Папа что, есть не будет?
— Папа? Папа — гусь еще тот, сам приготовит, не маленький!
Генка ринулся в дом и вытащил из плотной темноты плательного шкафа тяжелое ружье.
Через пять минут сборы были закончены: баба Ева в плаще и тапочках, в теплой шали на плечах и с хозяйственной сумкой, в которой скрылись котлеты и пирог, вышла во двор, где ее уже ждал Генка с дедовым ружьем на плече.
— Патроны взял? — деловито спросила баба Ева и надела на седую голову белую кепку с надписью «Ну, погоди!», оглядела двор и скомандовала:
— Вперед!
Они вышли со двора и направились в сторону леса.
— Куда это вы? — неуверенно спросил отец, повстречавшийся по дороге.
— На охоту! — гордо ответила баба Ева.
Дойдя до крайней избы, баба Ева подала Генке сумку и сказала:
— Ты сходи, но не надолго. Тут с краю поохотишься — и домой. Я‑то не дойду, какая охота с моими ногами. Я к соседке зайду, поболтаю.
Генка понимающе мотнул головой, принял сумку с едой.
— Гена, а может, ружье–то оставишь?
— А как же охотиться? — оторопел Генка.
— Конечно, конечно, — смутилась баба Ева.
— Баба, да ты не беспокойся, я умею стрелять! Честное слово!
— Ну, с Богом, ступай.
Не теряя более ни минуты, Генка заспешил в лес.
Высокие сосны, неодобрительно покачиваясь, следили за ним. Генка насторожился, заспешил обратно и выбежал на берег реки, уже больше не помышляя о таежных дебрях. Он дошел до широкого разводья, которое примыкало к небольшой лесной поляне, и решил охотиться здесь. Очистив от шишек и сучьев место под сосной, он лег, приспособил ружье на упор, зарядил его и несколько раз прицелился по сучьям засохшей березы.
Он напряженно лежал в ожидании какой–нибудь дичи, время текло, дичь не появлялась, и Генка не заметил, как уснул. И приснилось ему, будто стоит в палисаднике дома Титова гранитный постамент. Толпа сельчан собралась на улице. Причесанный дед Титов прощается с бабой Евой, медленно поднимается по деревянной лестнице на плошадку гранитной глыбы, и вдруг его фигура каменеет. Баба Ева уносит лестницу, а многоликая толпа украшает пьедестал круглыми венками и букетами цветов.