И сидя перед широким очагом, Индол повернулся к лорду Морлену, своему гостю, лорду абсолютно другого толка. Лорду, которого он презирал. Индол попытался представить, каково жить человеку, которого ненавидят и страшатся буквально все — от рабов до представителей самой высшей знати… как утверждали шепотки, его опасался и сам император. Возможно, лорд Морлен не осознает, насколько его презирают… ну а если это ему известно, тогда, наверно, просто не обращает внимания.
Морлен жил за пределами Сливоны и редко бывал при императорском дворе. Несмотря на свои богатства, недосягаемые для прочих лордов, он не считал нужным обретаться в столице, не был он и покровителем искусств. Морлен ясно дал всем понять, что предпочитает Мантеди, неприглядный северный порт, через который Сливия ведет морскую торговлю, поскольку береговая линия страны за исключением Мантедийского залива покрыта зубастыми рифами.
Индол Мантеди не любил. Помимо тысяч кораблестроителей и моряков, а также несчетного множества рабов, город этот предоставлял кров и огромному количеству свободного люда. Лишь они могли работать в грязных угольных шахтах Мантеди. Рабы, которых отправляли в штольни, часто мерли, однако простолюдины цеплялись за жалкое представление о собственной свободе и выживали. Как могли они считать себя свободными, проводя собственные короткие жизни за толстыми стенами Мантеди, Индол никак постичь не мог. У свободных крестьян, торговцев, ремесленников и погонщиков, населявших Сливону, по крайней мере, были основания для гордости.
Поговаривали, что большинство жителей Мантеди — даже моряки императорского флота, — ведая или не ведая того, работали на Морлена. Ему принадлежали и обширные владения в пустыне к западу от Мантеди, хотя зачем нужны ничего не стоящие песчаные просторы, никто сказать не мог, да и не смел спросить.
Морлену во всем сопутствовала удача, подумал Индол, разливая бренди, стараясь спрятать зависть и распаляясь гневом на собственных слуг, куда-то подевавшихся. Поскольку прислуживать им было некому, лорд Индол был вынужден изображать, что в подобном уединении встречается с Морленом по собственной воле. И хотя Индол презрительно относился к суеверным фантазиям слуг, он знал, что говорили о Морлене. Когда он смотрит тебе в глаза, то может прочесть все твои мысли. Если он хоть однажды заглянет в твои глаза, то после сможет являться во снах. Бесспорная ерунда, однако Индол поймал себя на том, что старается уклониться от жесткого взгляда Морлена. Переговоры шли туго. Морлен недавно приобрел в Мантеди торговый причал, через который Индол ввозил в Сливию вина. «Причал этот мне следовало купить еще десять лет назад». Но Морлен не только поднял плату за пользование портом, он еще и намекнул, что рассчитывает купить у Индола двух его рабов.
— Очень хорошо, лорд Морлен, — проговорил Индол. — Раз уж вы так настаиваете на Маэве, могу согласиться на предложенные вами пятьдесят диланов, и в придачу вы получите Девина.
— Вы вынудили меня назначить за нее чрезвычайно высокую цену, господин, и у меня разыгралось любопытство.
— Должно быть, не только любопытство. — Желудок Индола заныл, и он попытался украдкой помассировать его.
— Для чего же вы приберегали ее, лорд Индол? Вы намеревались сделать ее сентесанкой?
Индолу не хотелось признаваться в том, насколько его смущало происхождение девушки. Время от времени он подумывал, не возвести ли ее в сан знатной дамы, как только она достигнет определенного возраста. Однако такой поступок подразумевал великую обиду лорду Эрингу — тот не скрывал, что не хочет ни видеть, ни слышать о своей дочери или ее ребенке. А лорд Эринг был приближенным императора. И потому Индол оставил Маэву массажисткой в своей бане, где о ней и позаботятся, и уберегут от неприятностей. «Я попытался выбросить ее из памяти, а теперь ей уже ничем нельзя помочь».
— Мне не нравилась сама мысль — отдавать в сентесанки внучку лорда Эринга.
Морлен явно заинтересовался:
— Так она внучка лорда?
— Да. Ее мать — дочь лорда Эринга.
— В самом деле? И что же с ней произошло?
Лорд Индол поежился.
— Отец замарал ей лицо и отослал в рабство. Я купил ее из милосердия, потому что был знаком с Лилой Прекрасной.