К. снял со стены картинку и повесил письмо на гвоздь, в этой комнате он, очевидно, будет жить, здесь и должно висеть письмо.
Потом он спустился в залу. Барнабас сидел за одним столиком с помощниками.
— Ах вот ты где, — сказал К. без всякого повода, просто потому, что был рад увидеть Барнабаса.
Тот сразу вскочил. Не успел К. войти, как крестьяне поднялись и направились к нему: бегать за ним уже стало у них привычкой.
— Что вы все время лезете ко мне? — закричал К.
Они не обиделись и медленно повернули обратно к своим столам. Отходя от К., один крестьянин сказал для объяснения (вскользь, с какой-то неопределенной усмешкой, которая перебежала и на лица других):
— Все что-нибудь новое услышишь, — и облизнул губы, словно это новое было каким-то лакомством.
Ответных слов примирения К. говорить не стал: неплохо, если они будут испытывать к нему некоторое почтение, однако не успел он подсесть к Барнабасу, как уже почувствовал на затылке дыхание крестьянина; тот, по его словам, подошел взять солонку, но К. в ярости топнул ногой, и крестьянин, позабыв о солонке, убежал. Да, справиться с К. действительно было легко; к примеру, достаточно было всего лишь напустить на него крестьян, их упорное внимание казалось ему еще более злобным, чем замкнутость других, и потом, это была та же замкнутость, потому что, подсядь К. к их столику, они бы наверняка не остались там сидеть. Только присутствие Барнабаса помешало К. поднять шум. Но он все-таки еще разок угрожающе обернулся на них — они тоже сидели повернувшись к нему. И когда он увидел, как они там сидят: каждый на своем месте, не переговариваясь, без видимой связи между собой, связанные лишь тем, что все они уставились на него, — ему вдруг показалось, что совсем не злоба заставляет их преследовать его; может быть, они в самом деле чего-то от него хотят и только высказать не могут, и если это не злоба, то, может быть, это всего лишь детскость, — та детскость, которая, кажется, просто поселилась здесь; разве не ребенок этот хозяин: остановился как вкопанный, держит двумя руками стакан пива, который нес какому-то посетителю, смотрит на К. и не слышит окрика высунувшейся из кухонного окошка хозяйки?
Несколько успокоившись, К. повернулся к Барнабасу. От помощников он с удовольствием бы избавился, но не находил повода; впрочем, они мирно глядели в свое пиво.
— Письмо, — начал К., — я прочитал. Ты содержание знаешь?
— Нет, — сказал Барнабас, его взгляд, казалось, говорил больше, чем его слова.
Может быть, К. ошибался в нем так же, как в крестьянах, и он был не более добр, чем они — злы, но присутствие его действовало благотворно.
— О тебе в письме тоже говорится: ты должен будешь время от времени передавать мои сообщения управляющему и — обратно, поэтому я думал, что ты знаешь содержание.
— Мне, — сказал Барнабас, — было только поручено передать письмо, подождать, пока его прочтут, и, если тебе покажется, что это нужно, принести назад устный или письменный ответ.
— Хорошо, — сказал К., — писать тут нечего, передай господину управляющему — как, кстати, его зовут? Я не мог разобрать подпись.
— Кламм, — помог Барнабас.
— Стало быть, передай господину Кламму мою благодарность за то, что меня приняли, равно как и за его необычайное дружелюбие, которое я, как человек, здесь еще себя не проявивший, ценю по достоинству. Мои действия будут полностью соответствовать его планам. Особых пожеланий пока не имею.
Барнабас, слушавший с пристальным вниманием, попросил разрешения повторить задание. К. разрешил, и Барнабас повторил его слово в слово. Затем он встал, собираясь уходить.
Все это время К. изучал его лицо, теперь он вгляделся в него последний раз. Барнабас был примерно одного с К. роста, тем не менее казалось, что он смотрит на К. сверху вниз, но это был взгляд почти смиренный, невозможно было представить, чтобы этот человек хотел кого-то пристыдить. Он, правда, был всего лишь посыльный, не знавший содержания письма, которое ему дали отнести, но его взгляд, его улыбка, его походка сами уже казались посланием, даже если он об этом и не знал. И К. протянул ему руку, что того явно удивило, ибо он собирался только поклониться.
Когда Барнабас вышел (перед тем как открыть дверь, он еще на мгновение прислонился к ней плечом и окинул залу взглядом, не относившимся ни к кому в отдельности), К. сказал помощникам:
— Я сейчас возьму в комнате мои чертежи, и мы обсудим ближайшую работу.
Они хотели идти с ним.
— Останьтесь! — сказал К.
Они все-таки хотели идти. К. пришлось еще строже повторить приказ. В коридоре Барнабаса уже не было. Но ведь он же только что вышел. Однако и перед домом (по-прежнему шел снег) К. его тоже не увидел. Он крикнул:
— Барнабас!
Никакого ответа. Может, он еще в доме? Иной возможности, кажется, не было. Тем не менее К. изо всех сил прокричал в пустоту имя. Имя загрохотало в ночи. И издалека пришел-таки слабый ответ: так далеко, значит, был уже Барнабас. К. крикнул, чтобы тот вернулся, и сам пошел ему навстречу; место, где они встретились, из трактира уже нельзя было увидеть.
— Барнабас, — сказал К. и не смог удержать дрожи в голосе, — я хотел тебе еще что-то сказать. И потом, я подумал, ведь это очень плохо устроено, что я должен ждать только твоих случайных приходов, если мне что-нибудь понадобится из Замка. Если бы я тебя сейчас чудом не успел перехватить — как ты носишься, я думал, ты еще в доме, — кто знает, сколько бы мне пришлось ждать твоего следующего появления.
— Ты же можешь, — предложил Барнабас, — попросить управляющего, чтобы я приходил всегда в определенное, назначенное тобой время.
— И этого тоже недостаточно, — сказал К., — может быть, мне целый год ничего не понадобится передать, а как раз через четверть часа после твоего ухода — что-нибудь неотложное.
— Так что же, — не понял Барнабас, — доложить управляющему, что между ним и тобой должна быть установлена другая связь, не через меня?
— Нет-нет, — сказал К., — совсем нет, я упомянул об этом только так, между прочим, в этот раз я же тебя, к счастью, еще успел перехватить.
— Вернемся в трактир, — спросил Барнабас, — чтобы ты мог там дать мне новое задание?
И он уже сделал шаг по направлению к дому.
— Барнабас, — сказал К., — это не обязательно, я пройдусь немного с тобой.
— Почему ты не хочешь вернуться в трактир? — спросил Барнабас.
— Там люди, они мешают мне, — объяснил К., — ты сам видел, какие эти крестьяне настырные.
— Мы можем пойти в твою комнату, — предложил Барнабас.
— Это комната служанок, — сказал К., — грязная и душная, чтобы там не сидеть, я и хотел немного с тобой пройтись, только тебе придется, — добавил К., чтобы окончательно победить его колебания, — разрешить мне взять тебя под руку, потому что ты идешь увереннее.
И К. повис на его руке. Было совсем темно, лица Барнабаса К. вообще не видел, фигуру — смутно, и руку его он нашел не сразу, а некоторое время ловил наугад.
Барнабас уступил, они удалялись от трактира. Однако К. чувствовал, что, несмотря на крайнее напряжение, он не в состоянии идти с такой же скоростью, как Барнабас, что он сковывает его движения и что в обыкновенных обстоятельствах уже из-за этой мелочи все бы сорвалось, особенно если бы встретился переулок вроде того, в котором К. утром тонул в снегу: оттуда его могли вытащить только руки Барнабаса. Но сейчас он отгонял от себя эти тревожные мысли; успокаивало его и молчание Барнабаса: раз они оба молчали, значит, и для Барнабаса смысл того, что они идут вместе, мог быть только в самом продолжении их пути.
Они шли, но К. не знал куда, он ничего вокруг не узнавал. Он не знал даже, прошли ли они уже церковь или нет. Из-за тех усилий, которые приходилось затрачивать на ходьбу, он никак не мог собраться с мыслями, и они, вместо того чтобы все время устремляться к цели, блуждали. Снова и снова всплывали видения родины, воспоминания о ней переполняли его. Там тоже на главной площади стояла церковь, почти со всех сторон ее окружало старое кладбище, а его — высокая стена. Лишь очень немногие из мальчишек могли забраться на эту стену, К. это пока не удавалось. Их толкало к этому не любопытство: на кладбище для них давно уже не было тайн, сквозь маленькую решетчатую калитку в стене они не раз пробирались туда. Но вот эту гладкую, высокую стену им хотелось покорить. И однажды утром (тихая пустая площадь была вся залита светом, никогда еще — ни до этого, ни после — он не видел ее такой!) ему удалось это поразительно легко; на том месте, где немало его атак уже захлебнулось, он, зажав в зубах маленький флаг, вскарабкался на стену с первой же попытки. Еще струились под ним осыпи, а он уже был наверху. Он воткнул флаг, ветер натянул лоскут, он посмотрел вниз и вокруг, и через плечо назад, на вжавшиеся в землю кресты; в этот миг никого там не было выше его. Потом случайно прошел мимо учитель и сердитым взглядом согнал К. вниз. Спрыгивая, К. ушиб колено и с трудом добрался до дому, но все-таки он был на стене. Ему казалось тогда, что это ощущение победы будет служить ему опорой всю жизнь — и это было не так уж глупо, ибо сейчас, через много лет, в эту снежную ночь, когда он повисал на руке Барнабаса, оно пришло ему на помощь.