— Что касается вас, то я как раз знаю все, вы — землемер, — потом еще прибавила: — но теперь мне нужно работать, — и пошла к своему месту за стойкой, в то время как в зале то там, то здесь кто-нибудь из сидящих поднимался, чтобы наполнить у нее свой стакан.
К. захотелось, не привлекая внимания, поговорить с ней еще; он взял с какой-то подставки пустой стакан и подошел к ней.
— Еще только одно, фрейлейн Фрида, — сказал он, — это ведь редчайший случай, и исключительная сила нужна для того, чтобы работнице из хлева выбиться в служанки в пивной; но для такого человека разве достигается тем самым конечная цель? Нелепый вопрос. Ваши глаза — не надо смеяться, фрейлейн Фрида, — говорят не столько о прошлой, сколько о предстоящей борьбе. Но сопротивление мира велико, оно будет тем большим, чем большей будет цель, и нет ничего зазорного в том, чтобы заручиться поддержкой пусть маленького, не имеющего влияния, но, как и вы, борющегося человека. Может быть, мы с вами могли бы как-нибудь поговорить в спокойной обстановке, чтобы на нас не пялились все эти глаза?
— Я не понимаю, чего вы хотите, — сказала она, и на этот раз, казалось, в звуке ее голоса помимо ее воли прозвучала не гордость достигнутыми успехами, а боль бесконечных разочарований. — Или, может быть, вы хотите отбить меня у Кламма? О господи! — и она всплеснула руками.
— Вы видите меня насквозь, — проговорил, словно устав от такого упорного недоверия, К., — именно это было сокровеннейшим моим намерением. Вы должны были оставить Кламма и стать моей возлюбленной. Да, теперь я действительно могу уходить. Ольга! — крикнул К. — Мы идем домой.
Ольга послушно соскользнула с бочки, но не сразу смогла освободиться от окруживших ее друзей. И тогда тихим голосом, с угрозой взглянув на К., Фрида сказала:
— Когда я могу с вами поговорить?
— Можно здесь переночевать? — спросил К.
— Да, — сказала Фрида.
— Можно сразу здесь остаться?
— Уходите с Ольгой, мне надо выставить отсюда этих людей. Потом, через некоторое время, можете прийти.
— Хорошо, — сказал К. и с нетерпением стал ждать Ольгу.
Но крестьяне не отпускали ее, придумав танец, центром которого была Ольга: они устроили вокруг нее хоровод, и при общем крике один из них выскакивал к Ольге, крепко обхватывал ее за талию и несколько раз быстро кружил; хоровод все убыстрялся, крики — жадные, хриплые — постепенно почти слились в один. Ольга, вначале со смехом пытавшаяся прорвать круг, теперь только перелетала с разметавшимися волосами от одного к другому.
— Вот каких людей посылают ко мне, — сказала Фрида и в гневе прикусила тонкие губы.
— Кто они? — спросил К.
— Слуги Кламма, — ответила Фрида. — Каждый раз он приводит с собой этот сброд, одно присутствие которого меня бесит. Я едва понимала, что говорила вам сегодня, господин землемер, — если что-нибудь злое, то простите: это все из-за этих людей, они — самое презренное, самое отвратительное, что я знаю, и я еще должна наливать им пиво в их стаканы. Сколько раз уже я просила Кламма, чтобы он оставлял их дома, хватит с меня слуг других господ, мог бы все-таки считаться со мной, но все просьбы впустую, за час до его появления они уже вваливаются сюда, как скотина в хлев. Но теперь им действительно пора в хлев, где им и место. Не было бы тут вас, я раскрыла бы эту дверь, и Кламму пришлось бы выгонять их самому.
— Разве он их не слышит? — спросил К.
— Нет, — ответила Фрида. — Он спит.
— Как! — воскликнул К. — Он спит? Когда я заглядывал в комнату он же еще не спал и сидел у стола.
— Он и сейчас сидит, — сказала Фрида, — и когда вы на него смотрели, он уже спал. Разве иначе я позволила бы вам заглядывать? Он вообще в таком положении спит; господа очень много спят, это даже трудно понять. Впрочем, если бы он не спал так много, как бы он мог выносить этих людей? Но теперь мне самой придется их выгонять.
Она схватила из угла кнут и одним высоким, не совсем уверенным прыжком, немного похожим на скачок барашка, прыгнула на танцующих. Они вначале повернулись к ней так, словно появилась новая танцорка, — и в самом деле, одно мгновение казалось, что Фрида сейчас выпустит кнут из рук, но затем она вновь взмахнула им.
— Именем Кламма, — крикнула она, — в хлев! Все — в хлев!
Теперь они увидели, что это всерьез; с каким-то непонятным К. страхом, теснясь, они начали отступать назад, под напором первых распахнулась какая-то дверь, потянуло ночным холодом — и все пропали вместе с Фридой, которая, видимо, погнала их через двор в хлев.
Но теперь в наступившей вдруг тишине К. услыхал шаги в коридоре. Чтобы как-то обезопасить себя, он прыгнул за стойку, под которой было единственное место, где можно было спрятаться. Находиться в пивной ему не было запрещено, но так как он хотел здесь переночевать, то не следовало лишний раз попадаться на глаза. Поэтому, когда дверь в самом деле открылась, он нырнул под стойку. Правда, его могли здесь обнаружить, и это тоже было небезопасно, но на этот случай у него была не такая уж неправдоподобная отговорка, что он спрятался от обезумевшего стада крестьян. Это был хозяин.
— Фрида, — крикнул он и несколько раз прошелся по комнате.
К счастью, Фрида вскоре пришла, о К. промолчала, пожаловалась только на крестьян и, стремясь защитить К., прошла за стойку. К. мог там коснуться ее ноги и с этого времени чувствовал себя в безопасности. Так как Фрида не упоминала о К., то в конце концов это должен был сделать хозяин.
— А где этот землемер? — спросил он.
Он, по-видимому, вообще был вежливым и, благодаря длительному и сравнительно свободному общению с высокопоставленными лицами, хорошо воспитанным человеком, но с Фридой он разговаривал в каком-то особенно уважительном тоне, это бросалось в глаза прежде всего потому, что, несмотря на уважение, он в разговоре не переставал быть работодателем, говорящим с работником, причем с довольно-таки дерзким работником.
— Про этого землемера я совсем забыла, — сказала Фрида и поставила свою маленькую ногу К. на грудь. — Он, наверное, уже давно ушел.
— Однако я его не видел, — возразил хозяин, — а был почти все время в коридоре.
— Но здесь его нет, — холодно сказала Фрида.
— Может быть, он спрятался, — предположил хозяин, — судя по впечатлению, которое он на меня произвел, от него можно многого ожидать.
— Ну уж на такую дерзость он, наверное, не решится, — сказала Фрида и сильнее придавила ногой К.
Что-то озорное, вольное было в ее натуре, чего К. сначала совсем не заметил, и это совершенно неожиданно проявилось, когда она вдруг, смеясь, со словами «может быть, он здесь внизу спрятался» нагнулась к К., быстро поцеловала его, снова выпрямилась и огорченно сказала:
— Нет, здесь его нет.
Но повод к удивлению дал и хозяин, сказав:
— Мне очень неприятно, что я не знаю наверное, ушел ли он. Дело не только в господине Кламме, дело в инструкции. А инструкция распространяется на вас, фрейлейн Фрида, в той же мере, что и на меня. За пивную отвечаете вы, остальной дом я еще осмотрю. Спокойной ночи! Желаю хорошо отдохнуть!
Он наверняка не успел еще выйти из комнаты, а Фрида уже выключила свет и оказалась рядом с К. под стойкой.
— Любимый мой! Любимый, сладкий мой! — шептала она, но даже не прикасалась к К., словно обессилев от любви, лежала она на спине, раскинув руки; наверное, время было бесконечным для ее счастливой любви, она пела — не столько голосом, сколько дыханием — какую-то песенку. Потом вдруг испугалась молчания К., погруженного в свои мысли, и начала теребить его, как ребенок:
— Ну пойдем, тут внизу можно задохнуться!
Они обнялись, маленькое тело горело в руках К.; в беспамятстве, от которого К. непрерывно, но тщетно пытался спастись, они перекатились несколько раз, глухо ударились о дверь Кламма и потом лежали там в лужицах пива и разном мусоре, которым был закидан пол. Там протекли часы — часы, когда соединялось дыхание и соединялись удары сердца, часы, когда К. все время чудилось, будто он или заблудился, или ушел в такую даль чужой страны, где до него не бывал ни один человек, — страны, где даже в воздухе нет ни единой составляющей воздуха родины, где все чужое настолько, что от этого задыхаешься, и где из-за немыслимых соблазнов все же ничего не можешь сделать и уходишь еще дальше, чтобы заблудиться еще больше. И потому он испытал не страх — по крайней мере сначала, — а утешительное чувство пробуждения, когда глубокий, повелительно-равнодушный голос из комнаты Кламма позвал Фриду.
— Фрида, — сказал К. в ухо Фриды и тем самым передал дальше этот вызов.
Следуя какой-то прямо-таки врожденной привычке к покорности, Фрида хотела вскочить, но потом, очнувшись, вспомнила, где она, потянулась, тихо засмеялась и сказала:
— Но ведь я же не пойду, никогда к нему не пойду.
К. хотел возразить, хотел настоять, чтобы она пошла к Кламму, стал собирать остатки ее блузки, но ничего не смог сказать, слишком счастлив он был, держа Фриду в своих руках, — слишком и счастлив, и испуган, ибо ему казалось, что, если Фрида уйдет от него, с ней уйдет все, что у него есть. И Фрида, словно став сильней от согласия К., сжала руку в кулак, заколотила в дверь и закричала:
— Я с землемером! Я с землемером!
Кламм, разумеется, промолчал, но К. поднялся, встал на колени возле Фриды и в тусклом предутреннем свете огляделся вокруг. Что произошло? Где все его надежды? Чего ему ждать от Фриды теперь, когда все раскрыто? Вместо того чтобы осторожнейшими шагами, учитывая масштабы противника и цели, продвигаться вперед, он тут целую ночь катался в пивных лужах; запах пива теперь казался одуряющим.