Проезжая по дороге на коляске, можно было любоваться его зеленым холмистым парком, но именно проезжая, а не шагая пешком, ибо стена, вздымавшаяся непростительно высоко, ревниво заслоняла чудесный вид от глаз пешехода. В парке росли огромные красивые деревья, в жаркий солнечный день с равным успехом укрывавшие от солнца и человека и оленя, а огромные ворота с помещениями для привратников по сторонам, стоявшие справа от дороги, открывали доступ в парк, в глубине которого находился дом, не очень большой по сравнению с некоторыми сельскими усадьбами, но построенный, как вилла, белый и радующий глаз.
Между ранее упомянутыми дворянскими особняками и Ист-Линном на протяжении мили тянулась пустынная дорога, укрытая кронами деревьев. Одинокий дом стоял на расстоянии в четверть мили от последних особняков и трех четвертей мили от Ист-Линна. Некрасивое прямоугольное здание из красного кирпича с флюгером на крыше возвышалось слева от дороги и на некотором удалении от нее. Перед ним расстилалась ровная лужайка, а к изгороди, отделявшей его от дороги, примыкала узкая, в несколько ярдов, рощица. Пересекая лужайку, к портику из неотесанных камней вела узкая дорожка, посыпанная гравием, попасть на которую с дороги можно было, миновав узкую железную калитку.
Внутри дома посетитель попадал в большой холл с полом из плитняка, по обеим сторонам которого находились гостиные, а в центре широкая лестница, миновав которую, можно было пройти к службам, к комнатам прислуги. Это местечко, называвшееся Гроув, являлось собственностью и местом проживания Ричарда Хэйра, эсквайра, которого обычно называли судьей Хэйром. Слева от входа находилась общая гостиная, а комната справа была вечно завалена сушеной лавандой, небелеными холстами, и открывалась только в особо торжественных случаях. У судьи и миссис Хэйр было трое детей: сын и две дочери. Старшая из девочек, Анна, рано вышла замуж; младшей, Барбаре, было девятнадцать лет, а Ричард, самый старший… Впрочем, о нем мы расскажем позднее.
Итак, холодным вечером в начале мая, через несколько дней после визита м-ра Карлайла к графу Маунт-Северну, в гостиной сидела миссис Хэйр, бледная хрупкая женщина, укутанная несколькими шалями и обложившаяся многочисленными подушками; кресло ее было придвинуто к камину, в котором, правда, не горел огонь, поскольку день выдался теплым. У окна устроилась прелестная девушка, очень светленькая, белокурая, с голубыми глазами, румяной кожей и тонкими орлиными чертами лица. Она со скучающим видом перелистывала страницы книги.
— Барбара, я уверена, что уже подошло время пить чай.
— Кажется, время совсем остановилось для тебя, мама. Не прошло еще и четверти часа с тех пор, как я сказала тебе, что было только десять минут седьмого.
— Меня мучает жажда, — прошептала бедная больная женщина. — Пожалуйста, взгляни на часы еще разок, Барбара.
Барбара Хэйр встала с недовольным выражением лица, открыла дверь в холл и посмотрела на большие часы.
— До семи еще двадцать девять минут, мама. Хорошо было бы, если бы ты хоть иногда надевала часы; уже в четвертый раз после обеда ты посылаешь меня смотреть, который час.
— Но мне так хочется пить! — повторила миссис Хэйр, всхлипывая. — Ах, если бы часы уже пробили семь! — Мне до смерти хочется чаю.
Вероятно, читателю уже пришло в голову, что леди в своем собственном доме, которой «до смерти хочется чаю», конечно же, могла бы распорядиться, чтобы его принесли, независимо от того, пробил ли положенный час. Верно, но только не миссис Хэйр. С тех пор, как муж впервые привез ее в этот дом двадцать четыре года назад, она ни разу не осмелилась даже выразить свою волю, не говоря уж о том, чтобы по собственной инициативе отдать какое-либо распоряжение. Судья Хэйр был суров, властен и заносчив; она же была робкой, тихой и покорной. Она любила его всем сердцем, и вся ее жизнь была подчинением своей воли воле супруга; фактически, у нее вообще не было воли, и его желания были для нее законом.
Причем это рабство ей было вовсе не в тягость; такие натуры встречаются, но надо отдать должное м-ру Хэйру: всему виной была только его могучая воля, которая не могла не сметать все на своем пути, но не жестокость. У него и в мыслях не было обижать свою жену. Из трех его детей лишь Барбара унаследовала подобную волю, да и то в несколько ослабленном виде.