Держа лук наготове, Галлго осторожно приблизился. Чудовище не шевелилось. Еще одна стрела, выпущенная с близкого расстояния, вошла в область сердца. Во всяком случае, у всех известных Галлго существ — если только они обладали сердцем — этот орган помещался именно там, в груди, между передними конечностями. Раздался чмокающий звук. Чудовище содрогнулось всем телом, но больше ничего не произошло.
— Оно мертво, — сказал Галлго, обращаясь больше к самому себе, чем к обезумевшему, окровавленному человеку, который смотрел на него непонимающе.
Трактирщик наклонился, потому что заметил в траве нечто странное. Оно напоминало какое-то орудие… или прибор. Плоское, причудливой формы. Материал, из которого «это» было сделано, показался Галлго совершенно незнакомым. Он взял предмет в руки, повертел его и так, и эдак, а затем выронил, потому что таинственная вещь вспыхнула сама по себе и сгорела на траве в считаные мгновения.
Если бы граф Леофрик находился рядом, он с удивлением узнал бы в горящем предмете древнюю лемурийскую букву, которая читается как «а» и считается «лишней», проклятой. Но графа поблизости не было, поэтому Галлго так ничего и не узнал о том чудовище, которое сразил своими стрелами.
Искалеченный человек глядел на трактирщика с ужасом. Галлго снял пояс и перетянул руку, чтобы остановить кровь.
— Я помогу тебе, — обратился трактирщик к калеке. — Не бойся. Оно умерло и больше не оживет. Кто эта женщина? Твоя подруга?
Ничего не ответив, человек закатил глаза и потерял сознание.
Высоко, в самой верхней комнате башни, граф Леофрик смотрел на странно знакомого юношу и не мог оторвать от него взгляда. Стены комнаты были густо вымазаны кровью, тела двух крестьян — родителей Дакко — лежали возле окна, но на них ни граф, ни юноша не обращали внимания. Кровь медленно ползла по камню. Время от времени юноша поворачивал голову и слизывал ее, и тогда стена очищалась — не оставалось даже следа. Но тотчас новая капля приходила на место поглощенной, и юноша вновь проводил по ней языком.
Граф смотрел, время от времени пытаясь заговорить, но язык прилипал к гортани, и горло перехватывало кольцом. В углу рта скапливалась горькая пена, руки онемели — граф не мог пошевелить и пальцем. Он и сам не понимал, как попал в это положение.
Утром Конан обнаружил тело Элваэла. Сожгли постель. Охранники клялись, что видели, как в огне расточается призрак прекрасной женщины. Они описывали ее по-разному. Конан утверждал, что такие красотки попадались ему в Туране, но лично он, Конан, встречал в тамошних харчевнях красоток получше. Аллек говорил, что красота ее дьявольская и что такие женщины хорошо прижимаются при храмах Стигии, где занимаются проституцией и предлагают свое тело любому мужчине, который только их пожелает. Но ложиться с ними опасно, потому что, опутав человека любовными чарами, эти колдуньи заманивают его в глубокие подземелья и там посвящают мрачным стигийским божествам со звериными головами. Ловес же коротко сказал, что женщина была красива, возможно — несчастна, но не показалась ему привлекательной и подобных он никогда не встречал.
Граф решил зайти в бывшую спальню и попытаться найти там следы призрака. Но ничего, кроме большой груды жирного пепла на месте, где стояла кровать, не обнаружил. Там он постоял несколько минут, вспоминая красавицу-нищенку с помутненным рассудком, которую хотел исцелить и которую погубил. Был ли то ее призрак? Девушка при жизни не была похотливой, хотя никогда не отказывала мужчинам, если те желали утолить с нею свой мужской голод. Графу хотелось думать, что ее насиловали, но на самом деле — и в конце концов он вынужден был это признать — она отдавалась своим случайным любовникам добровольно, потому что умела любить весь мир.
Он убил ее физически. Теперь сюда пришли его люди и убили ее дух. Он так и не успел увидеть ее.
Неожиданно граф почувствовал, что больше не один в этой пустой комнате. И снова полузабытый голос хохотнул у него за спиной. На этот раз граф не стал медлить и обернулся сразу. Перед ним стоял молодой человек. Он не выглядел ни призрачным, ни мертвым. Напротив, казался живее живого — с теплой белой кожей и ярким румянцем на щеках. Глаза его блестели, красный рот улыбался, обнажая очень здоровые, ослепительные зубы.
Юноша был высок и строен, только руки его казались непропорционально длинными. Он поднял руку, посмотрел на свои ногти — граф увидел, что под ногтями запеклась кровь, — пососал палец, а потом растянул губы в широкой улыбке.
— Здравствуйте, ваша светлость, — проговорил он. И засмеялся, негромко и недобро.
— Здравствуй, — ответил граф.
— Пришли полюбоваться? — спросил юноша.
— На что?
Кивком подбородка он указал на сгоревшую кровать.
— Вы убили ее один раз, а теперь вернулись и убили снова. Сколько еще раз вы будете убивать ее? Может быть, напишете книгу, где убьете воспоминание о ней?
— О ком ты говоришь?
Юноша придвинулся к Леофрику, мгновенно переместившись от двери к самой куче пепла.
— О своей матери! А вы разве не о ней сейчас думали, а?
— О ней… Но разве ты… Я решил, что ты… — забормотал граф. Интуитивно он догадывался, что юноша не лжет, что это действительно Килдор, которого почти двадцать лет назад неумеха-алхимик, целитель-неудачник вырезал из чрева умирающей матери. Но рассудок отказывался принимать очевидное.
Где изувеченное тело? Где горб, где хромая нога, где эта нелепая мясная туша, что прежде носила на своих плечах очаровательную детскую головку?
Все это исчезло. Горба как не бывало, стан распрямился, стал гибким и красивым, движения сделались ловкими, почти кошачьими. А лицо перестало быть нежным, сделалось утонченно-жестоким.
— Килдор! — прошептал граф Леофрик. — Это ты!
— Да, господин граф. Наконец-то мы встретились. Вы узнали меня! О, какая честь! — Юноша упал на колени, воздел над головой руки, и Леофрик снова с содроганием увидел запекшуюся под ногтями кровь. — О, как я безмерно счастлив! — шипел коленопреклоненный. — О, неужели я дождался этого светлого часа! — Неожиданно он поднял голову и устремил на графа яростный взор светящихся глаз. — Как же я счастлив, господин мой! А вы? Вы счастливы?
— Килдор, ты жив… — , бормотал Леофрик, сбитый с толку.
— О, я более нем жив, — сказал юноша, вскакивая на ноги. — Идемте. Я хочу вам кое-что показать.
И граф покорно поплелся следом за своим бывшим воспитанником. Они одолели лестницу и вошли в маленькую комнатку, располагавшуюся под самой крышей. Когда-то здесь хранились луки и копья; отсюда лучники попадали на плоскую крышу и заступали на дежурство, высматривая, не появится ли враг.
Сейчас комната преобразилась. Оружие куда-то пропало. Под окном в безобразных позах, как сломанные куклы, валялись убитые крестьяне, мужчина и женщина. Оба были иссиня-бледными, обескровленными. Их кровь была повсюду — на стенах, на потолке, на полу. Только вокруг окна было чистое пространство — там юноша успел все вылизать.
— Это ведь были твои люди? — небрежно кивнул он в сторону убитых. — Довольно вкусные. Не корми их больше чесноком и рыбой. Терпеть не могу этот привкус. Охранник был лучше, но я отдал его своей матери. Она тоже заслужила немного удовольствия, не так ли? А сейчас, когда ты распорядился убить ее, я еще больше рад тому, что позволил ей насладиться напоследок мужской любовью. Ей этого очень не хватало.
— Мои слуги… замок… — залепетал граф Леофрик. — Великие боги, что же здесь произошло?
— Ты, наверное, хочешь знать, почему я до сих пор жив? — осведомился Килдор, надвигаясь на своего бывшего повелителя и оскаливаясь в ухмылке. — Да? Ну, отвечай!
Сбитый с толку, напуганный, граф даже не обратил внимания на это неожиданное «ты». Он просто кивнул.
— Ладно, слушай. Когда ты нахимичил у себя в лаборатории, начался пожар, и по башне расползся яд. Помнишь? Ты велел заложить окна нижнего этажа и запереть двери, чтобы никто из нас, оставшихся в башне, не выбрался наружу и не рассказал людям, чем ты здесь занимаешься.
— Это не так! — запротестовал граф. — Я велел вывести всех, кого можно было спасти. А прочие… я счел вас погибшими.