- Думаю,. - сказал Мей двусмысленным голосом и пожимая плечами, - он сказал бы то же самое, что и я повторяю: что люди завистливы и, статься может, слухи об этой связи - пустые.
- Нет, друг Ромуальд, не утешай меня, как ребенка; я знаю, что подобные вести позже всех доходят до ушей мужа, и, верно, уже они имеют вес, когда ты, чужеземец, их знаешь...
Ромуальд встал, чтобы скрыть волнение души, и как будто нечаянно подошел к окну.
- Они еще не едут с охоты, - сказал он притворно равнодушным голосом.
- Не едут - и, поверь мне, еще долго не будут, - отвечал Эвальд нетвердым тоном презрительного бесстрастия. - Они не ждут меня из похода, а часы летят для них так скоро, что они и не думают о возврате... Или, - что я говорю, - может, они нарочно ждут вечера... Лес широк, тропинки излучисты... Мудрено ли заблудиться!
- Какие черные мысли, Эвальд; разве не могло, в самом деле, случиться, что их соколы разлетелись.
- Я скличу их завтра на тело Всеслава! - Едут, едут! - раздалось по замку.
Топот коней и восклицания охотников огласили окружность; оконницы, дребезжа, отозвались на звук вестового рога с башни, и сердце барона оледенело... Он бросился в широкие кресла и закрыл глаза рукою. Кто-то бежал по лестнице, дверь скрыпнула, Эвальд вскочил; яростным взором встретил он входящего, - и напрасно: это был паж баронессы.
- Скажи госпоже твоей, - крикнул он, - чтобы она дожидалась меня в своих покоях, но чтобы она не входила сюда... Это моя воля, мое приказание; слышишь ли: мое приказание!
Изумленный паж удалился с трепетом, - и опять мертвая тишина в зале. Ромуальд молчал; Нордек не мог говорить. Наконец с шумом вбежал Всеслав в комнату. На нем был красный кафтан, на полах вышитый золотом. За кушаком татарский кинжал, на руке шелковая плетка, и красные каблуки его сапогов пестрели разноцветною строчкою; яхонтовая запонка и жемчужная пронизь на косом воротнике доказывали, что Всеслав не простого происхождения; но смелая, развязная поступи, открытое лицо и быстрые взоры еще более заверяли в его благородстве. С радостным челом, с дружеским приветом кинулся он обнять Эвальда, но Эвальд яростно оттолкнул его.
- Прочь, изменник! - воскликнул он. - Прочь! Не пятнай меня своим иудиным лобзаньем...
- Что это значит, Эвальд? - произнес Всеслав, пораженный видом и выраженьем барона.
- Ты слишком хорошо знаешь, об чем говорю я; но притворство ни к чему не послужит... Признайся!
- Ты потерял рассудок, Эвальд!
- О, как бы желал я потерять его, но к яесчастию, он теперь яснее, нежели когда-нибудь. Я теперь вижу, чем ты заплатил за мое гостеприимство, как ты отвечал на мою доверенность. Я с тобой, со врагом, поступил как с братом, а ты обольститель, ты с другом поступил будто со злейшим неприятелем.
Лицо Всеслава загорелось негодованием.
- Эвальд! - вскричал он, - не для того ли ты возвратил мне жизнь, чтоб отнять честь? не для того ль почтил пленника гостеприимством, чтобы сильнее оскорбить гостя клеветою?
- Это правда, это ужасная правда! И... не заставь меня употребить силу... Если ты в ней не сознаешься, то, богом клянусь, Всеслав, тем богом, которого ты забыл, - волки и вороны будут праздновать мой гнев твоим трупом.
Всеслав, внимая этим угрозам, гордо сел в кресла и спокойным голосом отвечал:
- Рыцарь фон Нордек, я пленник твой; делай что хочешь. Но ты видел под Вейзенштейном, когда рубился я с твоими латниками, пугала ли меня смерть! Ужели думаешь теперь застращать ею? Поверь, Эвальд, мне легче будет умирать безвинному, чем тебе жить после злодейства. Впервые вижу я такое утончение злобы: зачем было не умертвить меня на поле битвы, чтобы здесь выхолить на убой!
- Затем, что ты был тогда лишь неприятелем Ордена, а теперь стал моим личным врагом, моим кровным злодеем, похитив любовь легковерной Эммы!
- Рыцарь! Именем чести и доброй славы невинной супруги твоей требую доказательств!
- Невинной?.. Давно ли волки проповедуют невинность лисиц? Давно ли русские говорят о чести?
- Русские всегда ее чувствуют. Вы, германцы, ее пишете на гербах, а мы храним в сердце.
- В твоем черном сердце - не бывало искры других чувств, кроме неблагодарности, обмана и обольщения!
- Слушай, рыцарь, - вскричал Всеслав, вскакнув, - низко и в поле ругаться над безоружным, но еще ниже обижать в своем доме. Я бы умел тебе заплатить за обиду, если бы моя свобода и сабля были со мною!
- Ты будешь иметь их на свою пагубу, - отвечал в бешенстве Эвальд, - и суд божий поразит вероломца!
- Когда ж и где мы увидимся? - спросил Всеслав.
- Как можно скорее и как можно ближе. Я удостои-ваю тебя поединка, чтобы иметь забаву самому излить твою кровь и ею смыть пятно со щита моих предков. Оружие зависит от твоего выбора. Я готов драться пеший и конный, с мечом и с копьем, в латах или без оных. Бросаю тебе перчатку не на жизнь, а на смерть.
Всеслав хладнокровно поднял перчатку.
- Итак, на рассвете, - сказал он, - с мечами, пешие и без лат. У меня нет товарища, а потому и Нордека прошу не брать свидетелей. Место назначаю отсюда в полумиле, но дороге к Веро, под большим дубом. Там я жду обидчика для свиданья, чтобы сказать ему вечное прости.
- Но куда ж спешите вы, благородный русский? - спросил Мей с тайною радостию, подозревая, что Всеслав сбирается скрыться.
- Куда глаза глядят, - отвечал Всеслав, снимая со стены свою саблю и шлем, висевшие в числе трофеев. - Чистая совесть постелет мне ложе в лесу дремучем, и мне не будет там душно, как в этом замке, где меня берегли, чтобы чувствительнее обидеть.
Он вышел из замка, со вздохом взглянул на окно Эммы и побрел в темноте по сыпучему песку.
III
Светло и радостно встало утро над замком, но в замке все было угрюмо и печально. Старик Отто, отец Эвальда, в беличьем полукафтанье, сидел в своей комнате у окна; подле него лежала Библия, но он уже не мог читать ее, он с беспокойством глядел в поле сквозь цветные стекла. Эмма, заливаясь слезами, молилась перед распятием, и бледное лицо ее и белокурые волосы, разметанные по плечам, ярко отделялись от черного камлотового, опушенного горностаями платья, которое длинными складками упадало на пол.
- Не плачь, не крушись, моя милая, добрая Эмма, - с нежностию сказал старый барон; но голос его доказывал, как трудно было исполнять ему совет свой. - Прости моему Эвальду и надейся на всевышнего, может, все кончится счастливо. Злые наветы заставили моего вспыльчивого сына обидеть безвинного человека... Но ведь не каждая рана смертельна, - а, по-моему, лучше носить язву на теле, чем убийство на совести. Солнце уже высоко, и он, верно, скоро воротится. Рыцарь Мей с капелланом давно поехали на место поединка узнать, чем он кончился... Но вот пылят но дороге...
Сердце в Эмме забилось часто и сильно, голова кружилась, дыханье занялось в груди... Она не смела ни взглянуть в окно, ни услышать может быть радостной, может быть смертельной вести.