Конечно, Тамара искала. Допустим, Тамара с Фросей искала. И от себя Тамара искала тоже. Фрося сама попросилась на помощь — как свидетельница и по доброму чувству к горю матери. Про горе — это считалось, что горе получилось у Тамары. А про мою родную маму считалось, что там никакого на свете горя нету, что моя родная мама ж сделала, что сделала, своими руками, что надо было хорошо смотреть, а не так. А когда уже сделала — держись и не жалуйся товарищам.
Фрося по нации не была еврейка, как моя родная мама. А Фрося ж знала, что у евреев есть такое, называется «синагога». В те годы в Чернигове синагоги уже не было. Зачем бы советской власти была синагога? Фрося знала про синагогу, потому что жила еще раньше, когда синагога в Чернигове была. Допустим, советская власть тогда уже тоже была. А синагога…
Синагога была по дороге на площадь, революция совершилась, синагога еще хранилась на своем месте, потом комсомольцы все-все вынесли с синагоги, получился красивый клуб, готовый.
Да.
Так Фрося про синагогу знала, что евреи собираются в синагогу и один про другого рассуждают, что даже некоторые уже после всего приходят вроде в клуб, а в голове у себя молятся синагоге. Таким людям на портреты вождей — тьху.
Фрося пошла в клуб. И сразу пошла к еврейской старухе. Всем-всем понятно, что старуха в клуб заявилась слушать не политинформацию, а голоса с верующего неба.
Фрося подошла к старухе с теплой улыбкой, поздоровалась, села и на́чала спрашивать, что, может, кто с еврейских женщин по городу рассказывал, что некая молодая еврейка с нарожденной дивчинкой, хоть и чернявенькой, а не как обычно у еврейских деток, находится не у себя в хате, а прибилась к чужому углу, что, может, она больная, может, ее надо направить или как………………
Старуха хорошо-хорошо послушала Фросю и пообещала, что пускай Фрося себе считает как хочет, а названная женщина нарожденной дивчинке ничего не сделает, что про кровь на евреев все-все наговаривают и что верить такому некрасиво.
Про мою родную маму старуха Фросе ничего не сообщила. А по виду Фрося себе решила, что старуха знает сильно много.
Фрося такое себе решала, старуха уже ж встала на свои ноги и пошла. Фрося пошла тоже.
Пошла Фрося за старухой.
Получилось, что у старухи была хата на улице Трудовой, которая за клубом, который синагога, которая клуб.
И надо ж такое! Фрося увидела там в дворе у старухи на веревке мокрые тряпки, какие делаются для нарожденных.
Фрося, конечно, побежала в сам дом, а старуха туда уже ж вошла.
Фрося и старуха опять встретились лицом до лица. Встретились, а никого другого в хате не было.
Старуха, конечно, спросила Фросю, за чем Фрося.
Фрося все-все высказала прямо в лицо старухи.
Старуха сказала, что ничего даже малейшего нету, что тряпки, которые в дворе, накроенные для самой старухи, что пускай Фрося живет себе дальше-дальше, что тогда Фросе такие тряпки тоже будут нужные.
Фрося, конечно, не поверила старухе. Допустим, про что Фросе тряпки тоже будут нужные, чуточку поверила, а про что повешенные тряпки не для нарожденного — не поверила.
А 8 сентября в Чернигов зашли немцы.
Потом евреев убили.
Фрося с другими товарищами ходила смотреть, как евреев убивали. Не всех в одну секундочку, а по порядку.
Фрося по порядку и смотрела, и увидела знакомую старуху. Фрося старухе, конечно, кричала, чтоб старуха облегчила себе сердце перед смертью и все-все сказала.
Старуха смолчала. А потом уже не спросишь, хоть ты что.
Фрося попросила у меня большое прощение, что не узнала у старухи.
Конечно, я Фросю не простила.
Не простила не за то, а за другое. Когда ты не знаешь, тогда всегда молчи и не репету́й.
Так ушли следы моей родной мамы и нарожденной дивчинки — родной дочки Тамары.
А Тамара, простая украинская трудовая женщина, меня кормила-кормила. Своим молоком и своими слезьми кормила. А как же было меня не кормить? Я Тамаре далась на замену — получается, терпи, жди свою одну секундочку.
Конечно, Тамара тоже думала про следы, а время было уже не то. А всегда ж может перевернуться на то. Ты жди — следы не следы — не твое это дело. Было б что дать за свое.
Надо понимать.
Можно сказать, что я и есть виноватая во всем, не считая фашиста.
Это я сказала не от себя и не от Фроси. Это Тамара мне в уши говорила от самого первого дня совместной жизни как дочки и мамы. Только я ж не знала, про что мама Тамара говорит. Тамара ж мне считалась перед всеми-всеми моя мама. Конечно, не считая меня и Фроси тоже.