За дочь у Зои очень болело сердце. Она панически боялась, что Лика, с детской страстью окунувшаяся в этот странный и непостижимый мир художников, музыкантов, актеров — словом, богемы, начнет употреблять наркотики, пить, а то и того хуже. Хотя, что именно «и того хуже», Зоя сама себе объяснить не могла. Она часто ругала себя за то, что не сумела стать подругой единственному ребенку, что не смогла удержать ее от опрометчивого шага, но в то же время ясно понимала, что Лика — отрезанный ломоть и в родительский дом уже не вернется никогда. За год разлуки дочь ни разу не спросила, как мать с отцом себя чувствуют, как дела в семье. Ни разу не выказала желания увидеться. Зоя скучала по ней болезненно и сильно, иногда до дрожи в пальцах ощущая под руками мягкость рыжих, как и у нее самой, кудряшек на хорошенькой головке. «Девочка моя, — шептала Зоя, — иди ко мне!» И ей так хотелось, чтобы Лика отозвалась на ее призыв! Хотя бы улыбкой…
Владимир отнесся к уходу дочери вполне философски. Сначала пообещал выпороть, как только та заявится, а потом утешал Зою тем, что дети должны жить свою жизнь. И они, родители, не имеют права им мешать. Зоя тоскливо слушала его разглагольствования, боясь поверить в то, что Владимиру просто так удобнее. Его отношения с Ликой, когда та жила дома, вообще никуда не годились.
Последний раз дочь звонила недели две назад, и Зоя робко поинтересовалась, не хочет ли Лика, чтобы она приехала к ней на Новый год. А что такого? Возьмет путевку, да и прилетит. Посмотрит Прагу, повидает ребенка, соскучилась же… Лика тогда странно примолкла, а потом сказала, что это — плохая идея, потому что они с Борей еще не знают, где будут встречать Новый год. А мать просто свяжет их по рукам и ногам. Вот тогда-то Зоя особенно ясно поняла: дочери она не нужна. Совершенно. Более того, она воспринимает ее как досадную помеху. А то, что изредка звонит, так, наверное, только затем, чтобы ополоумевшие от беспокойства родственники не кинулись искать единственное чадо по всей Европе.
Еще Зое казалось, что дочь ее стыдится. Ну не то чтобы стыдится ее немодной внешности или расплывшейся фигуры, а, скорее, стесняется ее несовременности, неспособности жить ярко и эпатажно, неумения преподносить себя как единственное и неповторимое творение природы. Это сквозило в снисходительности Ликиного тона, в торопливых прощаниях, в ответных репликах, за которыми слышалось явное: «Ну куда ты лезешь со своими советами, все равно же ничего не понимаешь». Так что, если ее, Зои, вдруг не станет, Лика вряд ли всерьез опечалится. Скорее, пустив обязательную слезу, вскоре легко утешится.
Так что, увы, мать из нее получилась никудышная.
А жена — еще хуже.
Тринадцатого января, в старый Новый год, они с Владимиром как раз должны были отмечать двадцатилетие брака.
Она вышла за него замуж совсем рано, как и Лика, сразу после восемнадцати. И с того самого дня, да нет, почему с того? Со дня их встречи, вот. Ни один мужчина никогда ее не интересовал. Володя был всем. И любовником, и другом, и мужем, и отцом. До сегодняшнего дня.
Конечно, за прошедшие годы Владимир очень изменился. Особенно за последнее время. Когда у них появилась своя фирма. Раньше-то кем он был? Рядовым инженером, как сотни вокруг. С мизерной зарплатой и большими амбициями. А сейчас — генеральный директор страховой компании. Пусть не очень крупной, но зато — самостоятельной. Полгорода — знакомых. Его без конца приглашают на какие-то светские мероприятия, вечеринки, приемы, рауты. Да и чего не приглашать? Хорош собой, язык подвешен, держится с большим достоинством…
Зоя представила себе мужа. Всегда элегантного, тщательно выбритого, ухоженного, в стильной одежде… Конечно, она рядом с ним не смотрелась. Совсем. Когда-то, в юности, она была очень хороша. Тоненькая (талия — пальцем перещипнешь). Глазищи — васильки на лугу, яркие, ясные. Волосы — солнечная копна. И кожа. У нее она была совершенно удивительной — тонкой, нежно-розовой, с молочным оттенком. И в школе, и в институте, где они познакомились, Зоя считалась самой красивой. Владимир, кстати, тоже.
Любил он ее не просто сильно — безумно! Ревновал к каждому мужскому взгляду. А взглядов этих было… ни один мужчина не мог пройти мимо не обернувшись.
И она растворилась в этой любви, в этом восхищении и страсти. И, наверно, не заметила, как изменилась сама, как переменился Владимир.
Хотя как это — не заметила? Расплываться она начала где-то после тридцати, ну да, лет восемь назад. После того ужасного гриппа что-то случилось с обменом веществ, и она посерела лицом, потускнела глазами. И талия тогда же поползла вширь. Потому что приходилось пить какие-то гормональные таблетки. Конечно, поначалу она просто дико переживала! Но — маленькая Лика, вечное безденежье, словом — обычные причины для того, чтобы не очень задумываться о своей внешности. Правда, Владимир всегда ее поддерживал, убеждая, что в его глазах жена все та же — юная, тонкая, звонкая. И она — верила.
Когда же между ними все так поменялось? Когда она поняла, что не только неинтересна мужу, но и нежеланна? Лет пять назад? Когда у них пошли первые нормальные деньги? Пожалуй. Ей так хотелось, чтобы они, семья, жили в достатке и довольстве! Поэтому, создав фирму, она пропадала там днями и ночами. Изредка, выныривая из рабочей круговерти, ругала себя за то, что не может уделить достаточное внимание дочери, не занимается собой. Но — новая волна забот, и она с головой погружалась в договоры, отчеты, законодательные тонкости.
Почему ее никогда не возмущал тот факт, что вот так, как лошадь, работает только она? Как Владимиру удалось убедить ее в том, что подобное разделение труда: он представительствует, она пашет — самое справедливое и правильное?
Супруг очень быстро вошел во вкус тусовочной жизни. И, конечно, их самым первым крупным приобретением стала дорогая машина. «Что я, как лох, на старье езжу? — сказал Владимир. — Со мной серьезные люди разговаривать не хотят. Знаешь ведь, встречают по одежке!» Понятно, она согласилась. И особое внимание стала уделять именно его «одежке». Только фирменной, только дорогой, только супермодной. Себе лишь изредка покупала какие-то невидные вещи, справедливо полагая, что в офисе и так сойдет, а по вечеринкам она ходить все равно не будет. Не ее это дело. Ее дело — быть женой. Тенью успешного мужа, его добрым и прочным тылом.
Да нет, поначалу, когда фирма вставала на ноги, Владимир тоже много работал. А вот что случилось потом? Как так вышло, что в офисе он появляется лишь после обеда, отменно выспавшись и взбодрившись либо в спортклубе, либо у массажиста?
Да так и вышло. В первое время ей было очень жалко поднимать его по утрам, поскольку с очередной тусовки он явился далеко за полночь. И она, оставив завтрак в микроволновке и выпроводив Лику в школу, тихонько уходила на работу, чтобы муж поспал лишние пару часиков. В конце концов, фирма общая, она с утра, он — задержится вечером. И так ведь оно и было. Тоже до поры. Потом он привык. И уже сам не желал подниматься рано. Да и задерживаться в офисе, чтобы доделать какие-то дела, тоже перестал. Его как магнитом манила иная жизнь — красивая, яркая, громкая.
И постепенно все его участие в деятельности фирмы свелось к подписи под отчетами в положенный период.
Но ведь и это ее устраивало! Честно говоря, с тех пор как фирма начала развиваться, толку от Владимира все равно было немного. Так, распушит перья перед подчиненными, изображая строгое, но справедливое начальство, спросит мимоходом в бухгалтерии, как дела. Или заглянет к агентам, наставительно предупредив, что если объем продаж не будет увеличен, то…
За последние годы он безнадежно, просто беспросветно отстал от реальности. Новые законы, новые правила, новые веяния. Все это со свистом пролетало мимо ее благополучного и вальяжного супруга. Она не роптала. К чему? Ей было спокойнее, когда всем, тихо и исподволь, рулила она сама. Все под контролем, все гладко и предсказуемо.