– Она теперь, милая дочка, должна быть уже в доме царицы, в женской палате, – отвечал Адирома.
– Бедная Дидона! – продолжала болтать девочка. – Зачем же она сожгла себя?
– С печали по Энею, девочка.
– Вот глупенькая! Я б никогда не сожгла себя.
И дед и отец рассмеялись. Они видели, что пока Хену не уснула, она не даст поговорить им о деле. Она болтала без умолку; но о том, что считала она секретом, о том, что они с дедом для чего-то лепили из воска фигуры богов, фараона и царевичей, – она отцу даже не заикнулась. И Пенхи хорошо знал с этой стороны свою умненькую внучку: то, что велят ей хранить в тайне, она никому не выдаст.
– А кто лучше – Дидона или Лаодика? – спросила она, соображая что-то.
– Лаодика лучше, – отвечал Адирома. – Лаодику я знал такой же маленькой, как ты.
– А какие у нее волосы? Черные, курчавые?
– Нет, милая дочка, у Лаодики волосы золотистые.
– Как золото? Вот прелесть! А у Дидоны?
– У Дидоны черные, как у тебя.
– Пхе! Я не люблю черные.
И опять она рассмешила и деда и отца. Последний начал гладить и целовать ее.
– А вот я так люблю черные, такие, как у тебя, – говорил Адирома, перебирая курчавые пряди своей девочки.
– А глаза какие у Лаодики? – спрашивала Хену.
– Такие же хорошенькие, как у тебя.
– А знаешь, когда я упала на колени перед Аписом и он поглядел мне в глаза, так все сказали, что я священная девочка.
– Да ты и так священная, – улыбнулся Адирома.
– Отчего священная?
– Оттого, что ты невинная.
– А Лаодика тоже священная?
– Да, и Лаодика священная.
– А Дидона?
Адирома рассмеялся:
– Ну, едва ли.
– Да перестань, дитя, болтать глупости, – заметил Пенхи. – Ты сегодня совсем с ума сошла, должно быть, от радости.
– А разве от радости с ума сходят? Вот ты, значит, не рад моему отцу, ты совсем не сошел с ума.
Пенхи только рукой махнул, а Адирома еще нежнее стал ласкать болтунью.
– Вот я так тоже схожу с ума, – сказал он, – из Трои да в Фивы.
XIII
Лаодика в семье Рамзеса
Рамзес III Рампсинит был уже далеко не молод, когда вступил на престол своего отца, СетнахтаМиамуна II, которому еще при жизни последнего он помогал управлять Египтом.
Как выше было замечено, Рамзес III имел уже восемнадцать сыновей и четырнадцать дочерей. Конечно, это были дети не одной царицы Тиа, его законной жены, но многие были прижиты им от других женщин его гарема, называвшегося просто «женским домом» фараона. Хотя все эти дети считались принцами и принцессами крови и хотя все они содержались одинаково, как дети фараона, однако в силу господствовавшего в Египте «утробного права» не все были равны перед законом и перед страной.
«Утробное право» состояло в том, что первая, законная жена фараона пользовалась особым значением, и ей воздавались почести, отличные от других: она являлась преимущественной представительницей законного престолонаследия. Обыкновенно женатый на принцессе-наследнице фараон возводил на престол для совместного с собою царствования малолетнего сына своего, как бы упрочивая и узаконивая его именем, соединенным со своим именем, все свои действия и распоряжения перед народом и страной. При назначении фараонами удельных князей и наместников, обыкновенно наследником удела считался внук царя, рожденный от дочери его, но не сын сына его. Таким образом, закон лежал на стороне «женской утробы». Геродот говорит даже, что в обычае египтян было возлагать попечение о престарелых и дряхлых родителях на дочерей, а не на сыновей.
В утро, следовавшее за прибытием Адиромы в Фивы, вся многочисленная семья Рамзеса находилась в саду, примыкавшем к женскому дому и обнесенном высокой каменной оградой. Стройные пальмы, сикоморы и громадные бананы давали достаточную тень саду, хотя солнце забралось уже довольно высоко. Младшие члены семьи фараона, мальчики с локонами юности на щеках и девочки с золотыми обручами в виде змея-уреуса на головах, затеяли шумную игру, соответствовавшую обычным интересам своего века: они изображали две воюющие стороны, из которых одна сторона представляла собою египтян, а другая – презренных обитателей страны Либу. Некоторые девочки-принцессы плакали, когда на их долю выпадало быть презренными либу, и жаловались своим черномазым статс-дамам, что мальчики-принцы хотят отрезать у них руки по праву победителей.
Сторону обиженных сестренок приняла хорошенькая Снат-Нитокрис. Она сказала, что превращать египтян и египтянок в презренных либу может только богиня Изида.
– Где же, милая Снат, мы возьмем Изиду? – спросила самая маленькая принцесса, Гатор, названная так по имени богини красоты и любви.