Вопли Херсе достигли и покоев царицы.
– Что это? – спросила Тиа свою постельную рабыню. – Что случилось?
Испуганная рабыня не смела сказать страшной истины.
– Что же? – повторила жена фараона. – Говори!
– О святейшество! Я боюсь поразить твои уши страшными словами, – отвечала рабыня.
– Говори же! Я повелеваю! Мои уши раскрыты для доброго и злого, – говорила Тиа, сама встревоженная.
– О госпожа! У нас в доме убийство.
– Убийство! Кто убит?
– Троянская царевна Лаодика.
– О боги! Кто ее убийца?
– Не знаю, госпожа, никто не знает, – говорила рабыня, поспешно одевая царицу.
Тиа торопливо вышла в сад, куда выходило помещение Лаодики. Ей попалась навстречу вся заплаканная Нитокрис.
– О мама! – вскричала юная царевна. – Вот меч, он весь в крови.
– Какой меч, дитя?
– Я нашла его в саду на земле – он весь в крови… Это кровь Лаодики… О мама, мама!
Тиа с содроганием взглянула на меч. Это было изделие изящной работы: тонкий, длинный клинок с золотою рукояткою, изображавшею какое-то неведомое божество – женщину с львиной головой, стоящую на колеснице, запряженной двумя конями.
– Это неегипетский меч, – сказала жена фараона, – в нашей земле нет таких.
Тиа взяла меч.
– Его надо сохранить, – сказала она, – меч укажет нам убийцу… О боги!
– Мама! Пойдем взглянем на нее, я одна боюсь, – говорила Нитокрис, вся обливаясь слезами.
У входа в помещение Лаодики толпились придворные женщины и рабыни, выражая сожаление об ужасной смерти юной троянской царевны и общее недоумение – кто мог быть убийцей такого прелестного невинного существа и притом в доме, охраняемом богинею Сохет.
Лаодика лежала на своем ложе как мраморное изваяние. Золотистые волосы ее, разметавшись, покрывали собой белую подушку из тонкого финикийского виссона. Около ее изголовья с глухим стоном причитала обезумевшая от горя Херсе, покачиваясь, словно автомат, из стороны в сторону.
– Я убила тебя, божество мое! Я достойна смерти, – хрипло причитала она, – я недоглядела, я заспала!
Завидев приближение Тиа, все расступились. Говор и шепот смолкли. Слышны были только причитания старой Херсе.
– Не на своей милой родине нашла смерть ты, мое божество… Далеко от праха Гектора будет покоиться твое чистое тело… Слезы родных не оросят твоего прекрасного лица… О всемогущие боги!
Весь запыхавшись, смущенный, растерянный, торопился к месту ужасного происшествия Бокакамон, управляющий женским домом Рамзеса: в его доме, в доме его ведения, совершилось это страшное, неслыханное дело.
– О святейшество! – поднял он руки к небу при виде жены фараона, своей повелительницы. – Какие немилосердные боги судили мне это несчастие!
– Вот меч, которым совершено злодеяние, – сказала Тиа, подавая меч пришедшему. – У этого железа есть язык – он назовет нам злодея. Допроси железо!
Рука Бокакамона дрожала, когда он брал протянутый к нему клинок с пятнами крови.
– Это меч неегипетской работы, – с удивлением заметил он. – Как он попал сюда?
– Его сейчас подняла в саду Нитокрис, – отвечала Тиа. – Но как он попал в мой дом помимо стражи? Не сам он, конечно, вошел сюда – его внесла чья-то злодейская рука, но чья?
– Только не рука мужчины. Я в этом ручаюсь, великая царица, – отвечал Бокакамон.
– Так рука женщины?
– Женщины, царица.
Тиа и Нитокрис молча приблизились к ложу, на котором лежала мертвая Лаодика. Утренний свет, падавший сверху на лицо убитой косою полосой и отражавшийся бликами в широко раскрытых глазах умершей, придавал застывшему лицу ее выражение изумления, смешанного с ужасом, точно то, что она видела там, в загробном мире, внушало ей этот ужас.
Слезы текли по смуглым щекам Тиа. Нитокрис плакала, припав к плечу матери.
Вдруг Херсе перестала причитать и, несмотря на присутствие царицы, нагнулась близко к лицу умершей.
– Я вижу ее… я вижу убийцу! – с ужасом проговорила она.
– Где? Кто? – с удивлением спросил Бокакамон.
– Вон она… в глазах у нее… Смотрите! Смотрите! – говорила старая негритянка, впиваясь глазами в открытые, уже остекленелые глаза Лаодики. – Я вижу ее!
С изумлением и страхом все смотрели на старуху, полагая, что рассудок ее помешался от горя. Но Бокакамон приблизился к ложу и тоже взглянул в глаза умершей.
– Видишь, господин? – глухим шепотом спросила его Херсе, как бы боясь спугнуть то, что она видит. – Тебе известно, господин, что когда кто убивает другого и тот, кого убивают, видит убийцу, то лицо убийцы, словно в зеркале, навсегда остается в глазах убитого… Убийца стоит в ясных очах моего божества, моей Лаодики… Вон она – это женщина, я узнаю ее.