– Кто же она? – с суеверным страхом спросили Бокакамон и Тиа.
– Я не знаю ее имени… но я видела ее здесь, в этом доме.
Все с изумлением и страхом посмотрели друг на друга.
– И ты узнаешь ее? – спросил Бокакамон.
– Узнаю… Она такая красивая… злая… глаза василиска…
– Посмотри, нет ли ее здесь? – сказал Бокакамон.
Женщины этого дома, столпившиеся сзади царицы и жадно прислушивавшиеся к бессвязным словам старой негритянки, при словах Бокакамона с ужасом попятились назад. А что, если безумная старуха укажет на какую-нибудь из них?
Херсе отвела глаза от мертвого лица Лаодики и лихорадочным взором стала осматривать присутствующих. Все невольно потупляли глаза под ее пытливым взором.
– Видишь ее? Она здесь? – спросил Бокакамон.
– Не я! Не я! О боги! – вдруг закричала одна из рабынь, дрожа всем телом.
Это была Урза, которая на заре, поливая цветы лотоса, заметила в земле конец рукоятки предательского меча и вынула его, а потом показала другой рабыне, ливийке Неху.
Крик Урзы произвел общее смятение. Все глядели на нее, сторонясь с испугом. Бокакамон приблизился к ней.
– Говори, что ты знаешь? – грозно спросил он.
– О благородный господин! – трепеща всем телом, заговорила рабыня. – Я встала рано, вместе с Неху, и мы пошли поливать цветы на заре… Я поливала вон там цветы лотоса… Вдруг вижу, что-то блестит в земле… Я нагнулась… Вынимаю из земли… Это – вижу – меч… в крови… И показываю его Неху… Вдруг она закричала, – указывая на Херсе… – Я испугалась… – Она замолчала.
– Ну и что же? – спросил Бокакамон.
– Я испугалась… я уронила меч… мы побежали сюда… О великие боги!
Ломая руки, она замолчала, все еще вздрагивая. Бокакамон обратился к Херсе.
– Это она? – спросил он, указывая на Урзу. – Узнаешь ее?
– Нет! Нет! Не она… Та молоденькая, красавица… Вон она! – И Херсе опять уставилась в глаза умершей. – Глаза василиска… О, не гляди так… я – я твоя злодейка, я недоглядела… я заспала… О мое божество! Я недостойна служить тебе в загробном мире.
Скоро весть об ужасном происшествии в женском доме облетела весь дворец фараона. Прежде всех явился в помещение Лаодики царевич Пентаур, который был глубоко очарован красотою несчастной дочери Приама и мечтал сделать ее царицей Египта.
Вид мертвой Лаодики произвел на него потрясающее впечатление. Он не верил, что это была та Лаодика, которая еще накануне мечтала с ним о возвращении в Трою, о восстановлении царства предков.
– Убита! Убита! О боги! – вырвался у него крик отчаяния. – О прекрасный, нежный цветок лотоса! Кто сорвал тебя? Где тот злодей? О вечные, безжалостные боги!
Он бросился к матери и заплакал.
– О матушка! Ты ее так любила…
– Дорогой мой! Ты видишь: я сама плачу, – говорила Тиа, прижимая к себе голову сына.
– Но кто же решился убить ее?
– Боги то ведают… Вон меч, а чья рука направила его в сердце – никто не знает.
– Какой меч? Где?
Бокакамон подал Пентауру меч.
– Его нашли здесь, в саду.
– Это меч мужчины, – удивился царевич. – Как мог мужчина попасть в дом женщин?
– Нет, царевич, я головой ручаюсь, что мужчина не мог попасть сюда, – робко возразил Бокакамон. – Меч внесен в этот дом рукою женщины, и эта же рука злодейски поразила несчастную дочь Приама.
– Женщина, женщина убила мою голубку чистую, – словно автоматически повторяла старая негритянка. – Она сидит в ее глазах, она смотрит оттуда…
– Что она говорит? – спросил Пентаур.
– У нее, кажется, помутился рассудок, – тихо отвечал Бокакамон. – Она убита горем: говорит, что лицо убийцы всегда отражается, как в зеркале, в глазах убитого. Старуха видит там убийцу.
Пентаур робко подошел к ложу Лаодики и нагнулся к ее неподвижному лицу.
– О боги! Я не могу видеть этих глаз! – с ужасом отшатнулся он от мертвой.
– Его святейшество идет! Фараон! Фараон! – послышался шепот среди женщин.
Все с боязнью расступились. Рабыни упали ниц. Это шел сам Рамзес.
XX
Верховное судилище
В тот же день фараон приказал нарядить строжайшее следствие по делу о таинственном убийстве троянской царевны. Преступление казалось таким загадочным, что для раскрытия его призваны были высшие следственные и судебные власти столицы фараонов. Во главе их стоял хранитель царской казны Монтуемтауи. В помощь ему придали носителя опахала Каро, царского переводчика Пенренну, знаменоносца гарнизона Фив – Хора и нескольких советников фараона.
В именном повелении, данном следователям, выражено было: «Виновные и прикосновенные к неслыханному злодеянию в самом сердце моего дворца должны приять смерть от собственной руки своей; да обрушится их преступление на главу их» – и добавлялось в конце: «Я есмь охрана и защита всего навеки и есмь носитель царского символа справедливости пред лицом царя богов Амона-Ра и пред лицом князя вечности – Озириса».