– И другие речи, которых я не смею повторить.
– Отчего же? Пред лицом Озириса мы обязаны все говорить.
– Но она бредит.
– Мы, смертные, бредом называем иногда то, что устами смертного говорит само божество; боги говорят со смертными иносказательно, таинственно, и мы должны разгадывать скрытый в этом таинственный смысл – волю божества. Что же Атала говорит? – настойчиво спросил Монтуемтауи, следя за выражением лица Бокакамона. – Мы должны все знать – такова воля его святейшества, носителя царского символа справедливости, пред лицом царя богов Амона-Ра и пред лицом князя вечности Озириса, священное изображение которого глядит теперь на тебя и ждет твоего ответа.
Бокакамон с тревогой взглянул на изображение Озириса.
– Она говорит о каких-то восковых фигурах, о богах из воска, о маленькой девочке, которой великий бог Апис передал через очи свою божественную силу, – говорил Бокакамон в глубоком смущении.
– Она говорила это и здесь, пред лицом Озириса, – сказал Монтуемтауи. – Это не бред – это в ней говорил дух божества. А что еще говорит она?
– О богине Сохет и ее верховном жреце Ири… а потом о Пенхи, об Имери…
– Об Имери! О верховном жреце бога Хормаху?
– Да, о нем… поминала и о советниках его святейшества – о Пилоке и о ливийце Инини, что участвовали в похищении у Абаны дочери троянского царя, Лаодики…
В это время страж, стоявший у двери суда, тревожно воскликнул:
– Сюда жалует его святейшество фараон Рамзес!
Минута была критическая. Как должны поступить судьи?
XXIII
Проводы тела Лаодики
Смерть Лаодики многих поразила своей неожиданностью и глубоким трагизмом. Думала ли несчастная дочь злополучного Приама, сестра Гектора и Кассандры, после всех пережитых ею и ее бедною родиною ужасов, найти смерть в далеком Египте от руки убийцы? Действительно, печальнее участи, какая постигла Приама и весь род его, едва ли найдется другой пример в истории.
Даже Рамзес, для которого ничего не стоило опустошать целые страны, вырезать или забирать в плен их население, их царей, жен и дочерей, даже Рамзес-Рампсинит был глубоко огорчен трагической кончиной юной дочери Приама, нежная красота которой так очаровала его, что он готов был для нее пожертвовать не только своею законною женой, царицею Тиа, но и прелестной Изидой, обворожившей его своею иудейскою красотой. Но неутешнее всех была юная Снат-Нитокрис и царевичи Пентаур и Меритум. Для них после потери сестры Нофруры начались новые «дни плача», как и для старой Херсе.
Едва Рамзес увидел мертвым прелестное личико Лаодики, как тотчас же приказал жрецам приготовить ее тело к погребению с царской пышностью, а придворным зодчим и другим мастерам – изготовить для нее богатый саркофаг из красного порфира, а равно вырубить в своем семейном склепе погребальную камору рядом с каморою недавно погребенной дочери своей Нофруры и деревянную резьбу каморы приготовить из лучших пород деревьев – из драгоценного «кет», из красного и черного дерева и из сикомора.
В самый день смерти Лаодики, когда во дворец явились со своими носилками жрецы храма Озириса, чтобы отнести тело убитой в очистительную палату этого храма, Херсе едва могли оторвать от трупа ее любимицы. Неутешно плакала и юная Нитокрис, следуя за телом безвременно погибшей сиротки, к которой прелестная дочь фараона успела так горячо привязаться. Так же, как и за телом Нофруры, за носилками Лаодики следовала толпа народу.
Внимание всех обращала на себя также одна маленькая, горько плакавшая девочка.
– Чья это девочка, что так горько плачет? – спросил Инини, тот энергичный ливиец, которого мы видели под Мемфисом, когда он и друг его Пилока возвращались из Долины газелей, где они охотились на льва, а потом в тени храма Хормаху, под гигантским сфинксом, встретили жреца этого храма Имери и Адирому, возвращавшегося из троянского плена, вернее, из города Карфаго после отплытия оттуда Энея. – Как плачет, бедненькая.
– Это дочка Адиромы, – отвечал Пилока.
– А! Это того, что был около десяти лет в Трое?
– Да, который, помнишь, когда мы в Мемфисе садились на корабль «Восход в Мемфисе», узнал эту бедную дочь Приама и помогал нам и жрецу Имери похитить ее у Абаны, сына Аамеса.
– Девочка, вероятно, от отца узнала печальную судьбу Лаодики и вот теперь плачет о ней.
– Конечно. Вон отец старается утешить ее, но и сам плачет.
И в толпе многие узнали маленькую Хену.
– Вон та священная девочка, которой бог Апис передал небесный огонь, – говорила одна молодая египтянка с голеньким черненьким мальчиком на плече.
– Где? – спросила старая египтянка.