С другой стороны, хоть я лишь бегло рассмотрел фотографию, она вроде бы отпечатана на бумаге, которой всегда пользовался Алехо; во всяком случае, это тот же сорт бумаги, на котором он напечатал и фотографии девушки. Значит, следовало признать, что мой сын присутствовал там, когда обнаружили труп, или что он получил доступ в эту комнату некоторое время спустя? Нет, это невозможно, уж слишком фантастично. Его имя не упоминалось в сообщении об убийстве, в этом можно было быть уверенным, потому что, хотя я только проглядывал подобные сообщения, моя сестра Эмма прочитывала их насквозь, не пропуская ни слова; уж она бы нам сказала… Кроме того, Алехо не был знаком с покойным, человеком в годах, занимавшим — если это был он! — высокое положение и в обществе, и в своей партии. Доступ к нему, по имевшимся у меня сведениям, был весьма затруднен, но это не исключало, однако, существования какой-то причины, которая могла бы объяснить присутствие Алехо в частном владении, где преступление было совершено на рассвете.
На рассвете… Я хотел вспомнить, выходил ли из дому Алехо той ночью, но прошло уже довольно много времени, а, кроме того, он так часто выходил из дому поздно, что легко можно было перепутать. Я никогда не одобрял эти его привычки, я даже возражал с год назад, когда в один прекрасный день он попросил у нас ключи от входной двери. Но и на этот раз, как и много раз прежде, когда не надо было бы уступать, страх сделать из него человека неприспособленного, превратить в будущий материал для психоаналитиков заставил меня сдаться перед его доводами: ведь все мальчики такого возраста выходят из дому и возвращаются когда хотят, их родные в это не вмешиваются. К несчастью, это действительно так, и я не смог устоять перед реально сложившейся ситуацией. Мои занятия медициной научили меня всегда и прежде всего уважать факты, каковы бы они ни были, и вот эти-то занятия и еще желание быть добрым, снисходительным и понимающим отцом не один раз толкали меня на уступки, о которых я потом сожалел. Теперь я вижу, что не будь у меня этой навязчивой идеи, именно навязчивой идеи, иначе и не скажешь, как бы не помешать естественному формированию его личности — хотя я не сумел убедить его, что свобода налагает ответственность на эту личность за ее поступки, — и если бы я не боялся, что он будет не как все, то многого бы не произошло. Например, той ночью Алехо остался бы дома.
Мне пришло в голову, что я легко могу убедиться, были ли сделаны эти снимки его фотоаппаратом, ведь я знал, где он хранил пленки, нарезанные шесть на шесть и вставленные в складные кассетники — так легче было ими пользоваться. Но в тот вечер я не мог этого сделать: и жена, и Эмма очень бы удивились, увидев меня в комнате у Алехо, особенно они удивились бы, если бы я там засел надолго, а я предпочитал не говорить прежде времени о моем открытии. Это открытие, подумал я, они тоже могли бы сделать, ведь снимки лежали совсем близко от всякого, кто открыл бы ящик и потрудился только поднять скопившиеся там тетради и бумаги. Какая неосторожность! Неосторожность, присущая позиции человека безвольного и в то же время скрыто провоцирующего; именно такую позицию, как я замечал, занял не только он, но и почти все его товарищи, бывавшие у нас в доме в разное время, — эти молодые люди, которые стоят столбом, широко расставив ноги, руки в карманы, во взгляде смесь застенчивости и презрения, и спасаются в этой своей странной гордости юношеского возраста, как будто и взрослыми никогда не станут.
Как бы там ни было, но что касается фотографий, так тут Алехо мог полагаться на отсутствие любопытства и у его матери, которая, как и я, отказалась от борьбы с привычками Алехо и давно уже ни к чему не притрагивается у него на столе, ограничиваясь самой приблизительной уборкой: ведь, что бы жена ни делала, комната все равно всегда имела такой вид, будто здесь только ночевали, словно бы здесь остановился проезжий, да и всякая жизнь здесь вот-вот затухнет, изничтоженная ею же устроенным беспорядком.
Но можно же подумать о прислуге, не шпионит ли она, ведь она еще была в доме, когда он доверил эти фотографии не очень-то укромному тайнику в письменном столе. Он знал, что она заглядывает повсюду, куда ей заблагорассудится, — как мы считали сначала, из простого интереса к чужой жизни, нам и в голову никогда бы не пришло, что у нее могли быть более определенные задачи. Но ведь кто знает, может, Алехо именно и стремился, чтобы эти кассетники нашла она или мы, это ведь как раз и не противоречит стремлению к самообнажению, которое всегда присутствует у людей очень молодых по возрасту или по уровню развития чувств.