— К-к-какие? — охолонулся Заздравнов, сохраняя сжатыми кулаки, все еще угрожавшие Шеру сиюминутной расправой.
— Ну ты в натуре, как будто вчера заехал, — по-отечески вкрадчиво продолжал Слава, мастерски остужая градус кипения. — Ты же людей за деньги убивал, а это бл…ский поступок.
— Время такое было, — окончательно сдулся Космонавт.
— Время-то оно, конечно, идет, меняется. А понятия постоянны. Так вот, Леша, — назидательно вздохнув, Шер решил добить дурака жалостью. — Спишь ты плохо, гоняешь много, совсем себя не бережешь. Отсюда озлобленность, отсюда истерики.
— Не могу я спать, — заскулил Заздравнов. — Видишь, не дают они мне снотворного.
— Лешенька, они же врачи, им диагноз нужен. Конечно, когда ты говоришь: «Тетенька, дайте мне таблеточку, спать хочу», она тебе никогда ничего не даст.
— А как надо? — раскрыв рот, Космонавт покорно внимал Шеру.
— Вот! Вместо того чтоб сразу подойти ко мне и сказать: «Слава, братуха, подскажи как и что», ты начал здесь быковать, хамить, на меня бросаться, на дальняке фокусничать. А теперь: «Слава, помоги!» Какой ты, Леша, оказывается, подкожный, — брезгливо поморщился Шер.
— Че, тебе трудно сказать? — насупился Космонавт.
— Не трудно, даже тебе. Леша, никогда не ломись в открытые двери, ясно?
— Ясно, — склонил голову убийца.
— Короче, слушай, лепиле надо сказать: «Доктор, дайте мне, пожалуйста, пять таблеток донормила в связи с резким обострением копрофилии».
— Копро… как-как? Я лучше запишу.
— Копрофилии. Это такое психическое заболевание, скрытое, без особо видимых признаков.
— От души, Слава! Да я с пяти колес по двенадцать часов спать буду. Облегчил ты мои страдания!
— Ты уже должен, — снисходительно бросил Шер.
— Это по-любому, — заурчал Космонавт.
Вечером кормушка открылась: «Доктор нужен?» — крикнул продольный.
— Нужен, нужен. — Слава засеменил к тормозам, предусмотрительно опередив Заздравнова.
— На что жалуетесь? — раздалось в окошко.
— На все, доктор. Болит все. Еле хожу, спать не могу, кушать не могу. Не жилец я, доктор, боюсь, что долго не протяну, — стонал Слава в кормушку. — Психика не выдерживает, с ума схожу. Представляете, какое давление на меня оказывается!
— Какое еще давление? — пробурчал врач.
— Ну, как же! Меня, интеллигентного человека, тонкой душевной конституции, журналиста-международника, зама председателя профсоюза работников телевидения посадили под плен бандитов.
— Чем же я-то могу помочь?
— Пониманием, доктор! Пониманием всей глубины несправедливости и чудовищности беззакония, чинимых над больным, несчастным человеком. А я ведь, доктор, дочку один растил, совсем маленькая, четыре года. Они ведь ее… — Слава всхлипнул. — Фактически сиротой оставили, при живом-то отце…
С полными пригоршнями пилюлек Шер довольный заковылял от тормозов.
Тут же в кормушку Заздравнов поместил свою живую репродукцию «Портрета неизвестного» Пикассо.
— Здрасьте, доктор, дайте мне пять, а лучше десять сонников, у меня это, блин, обасрение, как ее, мать твою… — Леха полез в карман за бумажкой, — обасрение ко-про-филии. Вот!
— Облажался, Смоктуновский! — захохотал Шер, когда под аккомпанемент матерного врачебного фольклора железное окошко захлопнулось. — Слова учить надо! Ты же не Путин, чтобы по бумажке читать. Эх, какую идею испоганил.
— Что теперь делать, Слава? — взмолился Космонавт. — Варианты еще есть?
— Есть! Осталось стырить и унесть! — всплеснул руками мошенник. — Медицинский справочник во мне увидел? Копрофилия уже не пролезет.
— А шизофрения не пролезет?
— Не то пальто… Хорошо, в следующий раз скажешь, что страдаешь эксбиционизмом. Только не жадничай, больше пяти не проси. Завтра Наталья дежурит, она оценит…
19 марта главной новостью всех федеральных СМИ стал приговор «группе аферистов», торговавшей поддельными спецномерами и разрешениями на установку спецсигналов. Слава, как паровоз, получил семь лет, Яковлев — пять лет и один месяц, Иванов — два года, Тарасов — пять с половиной, Шапатин — два с половиной, Моторико — четыре года.
Шер вернулся мрачный, но с гордо поднятой головой. Этот удар он выдержал достойно, хотя тюремная семилетка в его планы явно не укладывалась. Первые несколько дней после приговора он выговаривался: костерил судью, мусоров и подельников, подбадривал себя перспективами условно-досрочного освобождения и неизбежностью свободы.