— Быстро мыть руки и за стол! — приказывает она. Шурик уходит в ванную, а Толян останавливает ее:
— Погоди минутку! Подай-ка мне чемодан! — Он щелкает замками, открывает крышку и протягивает Евгении конверт из плотной бумаги: — Так сказать, первый взнос.
Она заглядывает в конверт и говорит растерянно:
— Толя, здесь же доллары!
— Я знаю. У нас в городе уйма пунктов обмена валюты.
— Но их очень много!
— Впервые вижу женщину, которая не знает, как потратить деньги! Например, купить хорошую стиральную машину-автомат. Говорят, одна из лучших — «Бош».
— Я пойду покормлю Шурика, — задумчиво говорит она.
— Подожди! — Он ловит ее за подол. — Чего ты разволновалась? Я помногу получаю, привыкай. Не бойся, я их зарабатываю, не ворую. Разве что налоговая инспекция не все знает, но обычно все свои доходы никто у нас не показывает. Что я говорю! Словом, если не возражаешь, я пока полежу, почитаю.
На кухне она усадила Шурика за стол и положила в тарелку картошки, отбивную и соленья.
— Я правда рада, что ты к нам пришел. Мы должны действовать с тобой сообща! Доктор сказал, что рано или поздно твой папа будет ходить, но, знаешь, бывает так, что даже самые сильные мужчины… устают ждать, а в таком случае неверие равносильно поражению. Нам надо его поддерживать, занимать делами, чтобы он поменьше оставался наедине со своими мыслями. Понимаешь?
— Понимаю, — с облегчением улыбается юноша, и Евгения чувствует: он ее принял!
Шурик все же проголодался, потому что, слушая ее и кивая, он опоражнивает тарелку и с чаем съедает большой кусок торта.
— Пойдем, пожелаешь отцу спокойной ночи, а я выдам тебе белье. Можешь обживать комнату своего друга Никиты.
Устроив Шурика, она возвращается и некоторое время наблюдает, как Толян, закаменев скулами, яростно переворачивает страницы книги.
— С женой нежно поговорил? — сразу догадывается она.
— Какая она мне жена? Развели нас сегодня, оказывается! Если бы не позвонил, не скоро узнал бы!
— И это тебя расстраивает?
— Нет, не это. Она требует — заметь, требует! — чтобы я вернул Шурку домой. Якобы я улестил его, наобещал горы золотые, а сам в этой жизни уже ничего не смогу достичь!
— Какая гадина! — вырывается у Евгении. — Извини.
— За что, родная? Так мне и надо!
— Ты-то здесь при чем?
— При том, что полжизни прожил страусом. Спрятал голову в песок и думал, что задницу не видно!..
Его гневный монолог прерывает телефон. Евгения берет трубку.
— Добрый вечер, Женя! Это Монахов беспокоит, друг Толяна. Передай ему, что завтра в восемь утра я приду к вам е одним корейцем. Он лечит иглоукалыванием.
— А ты ему лично это сказать не хочешь?
— Завтра. Все разговоры завтра. Я звоню из аэропорта. Только что прилетел. С корейцем договорился — из Швеции ему звонил. Да, предупреди Толяна, пусть не пьет ничего спиртного!
Рабочий день начинается у Евгении со звонка обиженного Никиты.
— Что же это получается, мамочка? Твой родной сын будет жить у бабушки, а приемный — вместе с тобой?!
Она теряется, ибо взглянуть на происшедшие в ее жизни перемены под таким углом не догадалась.
— Ты сам захотел жить у бабушки, — напоминает она сыну.
— Захотел! Но тогда я был один, а сейчас — с Шуркой! — В голосе Никиты слышится неприкрытая радость. — Когда вы с дядей Толяном поженитесь, мы ведь будем братьями?
— Да, сводными.
— Вот видишь! А я всегда хотел иметь брата! Родного не допросился, так что согласен на сводного! Смешно теперь жить у бабушки, раз он там!
Бедная бабушка! Бедная мама! Вот она, черная неблагодарность.
— В общем, ты как хочешь, а мы сегодня прямо после уроков домой поедем!
— Конечно, приезжай! Можно подумать, я тебя домой не пускаю!
Она расстраивается от его эгоистичной непосредственности. Впрочем, ненадолго. Что с него взять: избалованный мальчишка, маменькин сынок!
На другой день звонит уже обидевшаяся Вера Александровна:
— Передай моему внуку, что, если его вдруг шиза пробьет, как он сам говорит, вернуться он не сможет. Я взяла квартиранток — теперь у меня в доме живут две студентки!
— Хорошо, мама, передам, — примиряюще говорит Евгения.
— Бабуля обиделась? — уточняет Толян.
Вечером после ужина каждый занимается своим делом. Мальчишки гоняют на компьютере очередной диск, Толян читает, а Евгения перебирает струны. Выбранное стихотворение Марины Цветаевой на ее музыку никак не ложится, и она погружается в задумчивость, а придя в себя, замечает внимательный взгляд Толяна, рассматривающего ее из-под опущенных век…
Он все время всматривается в нее, вслушивается в интонации ее голоса — не выкажет ли Евгения возмущения или раздражения? Каждую минуту он помнит и страдает от того, что не ходит, хотя и врач-кореец подтвердил: улучшение может наступить в любой момент.
Увлекшись каждый своим занятием, они оба вздрагивают, когда звонит дверной звонок. Евгения идет к двери и слышит вслед:
— Глазок!
Он все боится, что она забудет посмотреть и откроет дверь… кому-нибудь не тому! Толян сразу напрягается, когда Евгения возвращается на цыпочках, побледневшая, и говорит шепотом:
— Тот самый милиционер, помнишь, который замком скрежетал!
Толян в считанные секунды оказывается в коляске, и в руке его мелькает откуда-то взявшийся револьвер. Он ставит коляску так, чтобы ее не сразу увидели в открывающуюся дверь, и кивает: