Никто не заставлял нас там рассаживаться по факультетам, поэтому мы смешивались, садясь как придётся. И в тот раз меня угораздило сесть рядом со стихийниками и менталистами.
Я старалась вести себя непринуждённо, но получалось не очень, ибо чувство “не в своей тарелке” никак не желало меня покидать.
“Ну, подумаешь, выгляжу как бедная родственница... Пора бы уже не обращать внимания на подобные мелочи” – попыталась одёрнуть себя, с сожалением глядя на свои тонкие исцарапанные пальцы, которые ещё недавно были ухоженными и украшенными двумя колечками с бриллиантами. Увы, моя работа (а работала я подавальщицей и уборщицей в таверне) не позволяла рукам оставаться столь же ухоженными, как раньше. Кожа несколько огрубела, ногти истончились и обломались... девушки поймут весь трагизм ситуации...
В какой-то степени форма всех уравнивала, но на других адептах красовались броши, серьги, браслеты, кольца, золотые запонки... А я теперь работаю в таверне, чтобы хоть как-то помочь своей семье, и с той же целью продала все свои немногие драгоценности. Впрочем, проблема не столько в различиях во внешнем виде, сколько в самой атмосфере, которая острее, чем когда бы то ни было, отторгала меня, как чужеродный элемент.
Не знаю, откуда у меня взялось это ощущение ещё с первых лет обучения здесь, но оно не желало покидать, только крепло, хотя явных причин для его возникновения не было, ибо мои манеры, воспитание, древность и слава моего рода ничуть не меньшие, чем у большинства присутствовавших в этой столовой эрр. Но такие, как они, обычно считали иначе. На всех великосветских приёмах, на которых мне “посчастливилось” побывать, “благородные” едва ли перекидывались со мной и моими родителями парой слов, и разве что снисходительно улыбались, пробормотав какую-нибудь официально-вежливую бессмыслицу и смерив взглядом, преисполненным осознания полного превосходства.
Это подавляло.
Папа с мамой к этому явно вполне привыкли и философски пожимали плечами, но я тогда такие вещи воспринимала остро, почти как унижение, а теперь... наверное, это переросло в ядовитую зависть, обиду или комплекс неполноценности, в общем, что-то крайне неправильное и неприятное, от чего нужно срочно избавляться.
Получалось, опять же, не очень.
Выходит, в какой-то степени я сама виновата в том, что сверстники неприязненно относятся ко мне, ведь я изначально была к ним предвзята. Конечно, у меня есть тут парочка приятелей, двое бывших парней и один постоянный предмет воздыхания, но в сущности я здесь по-прежнему одна и сама в этом виновата. Разве нормально, например, что меня опять тянет язвительно расхохотаться в лицо заносчивомумажорику, эрртуЛанраду, хотя разговор меня никоим образом не касается?..
- Не понимаю, зачем магам нужна эта безднова алхимия? Толку в ней – ноль, поскольку секрет утерянного философского камня не могут раскрыть уже тысячу лет, а значит, не раскроют уже никогда! – распалялся он, почти женственно тряхнув своими шикарными волосами до плеч длиной. Огромные голубые глаза сверкали праведным гневом, а сидящие рядом девушки восторженно замерли. Я же едва заметно скривилась.
Может, это опять со мной что-то не так? Ну хоть убейте, не вижу я в этой “звезде” местного разлива ничего по-мужски привлекательного, ни-че-го. Заносчивый, жестокий, он любил любую, даже малейшую власть над людьми, особенно теми, что были лёгкой мишенью – наивными и добродушными, ничего и никого не имеющими за спиной. Высокий, плечистый, атлетичный по телосложению и обладающий довольно правильными чертами холёного лица, он мог бы действительно быть красавцем, если бы не был таким искусственным, жеманным фатом со скользкой сладкой улыбочкой и вечной высокомерной маской.
Сын генерала-маркиза, обладатель средних магических способностей и любитель постоянных кутежей, он вовсю пользовался тем, что ввиду заслуг и известности его знаменитого отца большинство преподавателей закрыв глаза ставили “зачёты”, и в то же время не терпел, чтобы кто-то намекал на это. Он олицетворял собой всё, что я ненавижу в дворянах.
- А наш алхимик окончательно съехал с катушек, – тем временем продолжал он, театральным жестом доверительно подавшись к слушателям. – Говорят, он недавно прямо в королевском дворце нёс такую ересь, за которую ещё лет сто назад сжигали на костре!
Знаем-знаем, почему вы так красноречивы стали, эррт! Ведь старик-алхимик на редкость независим в суждениях, и явно не питает никакого уважения к титулам, так что на его уроках наша “звезда” всегда в пролёте. Впрочем, мой мизерный дар тоже не вызывает у старика восторга, и даже моя старательность и любовь к предмету не облегчают дела, но это уже другой разговор.
Мне стало любопытно.
- И что же он говорил? – прежде, чем я озвучила тот же вопрос, прощебетала эрраХайдсток, влюблённо глядя на “оратора”.
Да, моя горячо любимая будущая хозяюшка была какое-то время страстно влюблена в Эрика Ланрада, но последнего она интересовала не больше, чем остальные его поклонницы. Впрочем, не буду кривить душой, у Вайли и её наследства тоже была уйма неравнодушных, она даже считалась “королевой” нашего курса.
- Что наш мир имеет форму шара, а не плоский, что звёзды и солнце – это какие-то раскалённые тела... Представляете! Пф!
Я едва удержалась от вздоха сожаления.
Наш мир создали два бога – светлый и тёмный. Конечно, у нас есть священная книга – основа нашей религии. Но проблема в том, что каждый склонен трактовать её по-разному, и вот одна из трактовок, очень древняя, на которую все ссылаются, указывает на то, что мир наш якобы создан плоским, и ничего, кроме нашего мира и загробного, в помине нет.
Лично я искренне верующая, а так же не раз читала священную книгу, но так и не поняла, на чём вообще основывалась такая трактовка. Но это я так считаю, а в недалёком прошлом людей, отстаивающих свой взгляд или научные идеи, называли еретиками, осмеливающимися спорить с писанием, и публично сжигали на кострах. Именно поэтому астрономия и теория множественности миров остаются, мягко говоря, забытыми.
Любознательность и любовь к чтению сталкивали меня с самой разной информацией, и в своё время я с большим интересом прочитала парочку книг по основам астрономии. Как бы мне хотелось когда-нибудь через телескоп посмотреть на звёзды или луну, как втайне делали это учёные прошлого! Как хотелось бы узнать чуть больше о бесконечной Вселенной, о других мирах, которые – о, я уверена! – существуют.
Схоластика, замшелый софизм – это удел узкомыслящих. И вообще, кто придумал эту глупость, что наука и религия не могут сосуществовать или даже дополнять друг друга?.. На мой взгляд, это всего лишь очень древний предрассудок, а они, к сожалению, слишком плотно въедаются в сознание людей и передаются чуть ли не с молоком матери.
А ведь тот же Ланрад вряд ли когда-либо пытался разобраться в вопросе, о котором так авторитетно высказывается. И все повторят за ним.
Наверное, мне всё же следовало промолчать, ибо я твёрдо знала, что мои слова ничего не изменят, но не выдержала.
- Казнить за несколько фраз?.. Поразительная человечность. Однако же вы только что повторили его слова. – как бы между прочим заметила я. – Выходит, вас тоже следовало бы сжечь на костре?
ЭрртЛанрпд благополучно подавился чаем. В глазах обозначились красные прожилки, и, словно задохнувшись на вдохе, он молча бросил на меня совершенно дикий взгляд. Остальные смотрели с недоумением, с привычным презрением, кое-где послышались насмешливые, негодующие шепотки... и только эрртРохан, сидящий чуть поодаль и читающий какую-то книгу, усмехнулся уголками губ и, поймав мой взгляд, заговорщицки мне подмигнул.
Сердце как по сигналу совершило какой-то невероятный кульбит, вроде сальто-мортале, и бешено застучало одновременно в груди и в висках. Ресницы встрепенулись, как крылья вспугнутой бабочки, а щёки отчаянно порозовели. И это в определённой степени раздражало.
Тьма! Ну почему я всегда реагирую, как влюблённая школьница на первом свидании, стоит ему только взглянуть на меня?! Мне скоро двадцать два, в конце концов! И потом, официально мы с ним едва знакомы, а я уже больше года сохну по нему, как последняя дура. Это уже даже не смешно.