Запомни только плавных вод разбег,
Да там лесов зубчатые изломы,
Которые и наш неровный век
Переживут... Но сосны-великаны
Не знают ближних леспромхозов планы!
Слияние Великой и Псковы
Заполнено сиренью и церквами,
И тишиной, и уханьем совы,
Живущей до сих пор между зубцами...
Собора шлемовидные главы
Слегка фосфоресцируют ночами,
И город от Поганкиных палат
До Запсковья молчанием объят.
Клубком свернулась ночь в начале лета
И спит в глазницах звонницы пустой,
Пока ее трехглазые рассветы
Не выметут лучистою метлой
Из трех беленых арок. Три кометы
На миг хвосты расстелют над росой...
Смотри восход — сквозь звонницу! Такого
Нигде ты не увидишь, кроме Пскова.
СЛЕДЫ НА СНЕГУ
(Псков 1970)
... И снег на площади — бумага.
Условны черточки людей.
А там — всего-то два-три шага
От освещенных площадей —
И вот Приказная Палата
С огромным в темноте крыльцом,
И в эту темноту куда-то
Углом врезающийся Кром.
Он непомерно вертикален.
А две замерзшие реки
Лежат и сходятся в провале,
Где снег летит на огоньки.
В ночи от Троицкой громады
До двух мостов — по триста лет...
Тут Арсенал. Обрыв от сада.
Глубокий снег. Глубокий след.
На три или четыре века
Нас только трое: я, да ночь,
Да ветер, падающий в реку,
Чтобы смолчать и не помочь.
А за рекой Козьма с Демьяном
Грозят бунтарским куполком,
И звонниц черные прораны
Бредут по снегу босиком.
От них до той кинорекламы
Пятьсот шагов да триста лет,
Ворот вневременная рама,
Глубокий снег, глубокий след.
* * *
Г. У.
Как там зимний Новгород?
Расскажи.
Вьюга ль над стеной встает
И кружит?
Звезды ль с неба капают
Как смола?
Крыты ль снежной калькою
Купола,
Так, что видно золото
Напросвет?
Ах, белому ли городу —
Белый снег?
Он и летом, Новгород,
Всех белей!
Церковки — как головы
Лебедей,
С клювов смотрят на реку
Облака,
Словно в Волхов налили
Молока!
А зима — как выбелит
Все вдвойне,
Ничего не выделит:
Снег ли, мех,
Брошен зимний Новгород
В синь лесов
Весь, как шубка новая
Из песцов.
Серебрит, пуховая...
А теперь —
Ты возьми-ка Новгород
Да примерь!
А волосы-вороны
С синевой
Выпусти на ворот
На снеговой,
Поглядись-ка в зеркало,
В Ильмень-лед:
Шубка — искры зернами!
Что, идет?
С каблуков до ворота —
В белизне...
Белому ли городу —
Да белый снег?
То-то ты пришлась ему
Ко двору:
Волосы цыганские
К серебру,
К белизне — для ясности —
Черноты...
.....................................
Вот такие ж разные
Я и ты.
КИРИЛЛОВ
Над праздничным лесом осенней России,
Над Сиверской синью
На башнях Кириллова росы осели, озерные, сизые.
Скрипят флюгера на шатрах островерхих...
А может быть — ветви?
«И яростен был Ферапонт, а Кирилл был медлитель...»
(а листья кленовые — прямо на плечи)
«Ушел Ферапонт, а Кирилл монастырь заложил...
Но как далеки от пергаментной речи,
От слов летописных
Сейчас мои мысли...
Ну да, монастырь... Исихасты... Но будь вы хоть трижды
монахи —
Возможно ли Богу с такою безбожной, щемяще-земной
красотою смириться?
Какой невозможный Художник
Для города выискал место такое,
Чтоб белые башни за тридевять рек от столицы
В гордыне поставить над этим безлюдным покоем?
Да, крепость... А в общем, зачем она — крепость
В таких недоступных российских глубинах?
Тут кажется крепость — каприз и нелепость:
Ну с кем тут рубились?
С грехом окружить, а не то чтоб свалить ее —
Наверное, целую армию надо!
В кого тут палили? Какой очумелый политик
Тянул эти стены, достойные стольного града?
Другие же стены серебряно в озеро влиты,
Где белая грань опрокинутых башен струится,
Где так бестелесно и зелено зыблются плиты...
Кириллов ли?
Китеж ли?
...Лес и молчанье.
Качанье небес под ногами.
Становятся ликами лица, и лицами листья...
Ни храмов не надо, ни битвы:
Камням да деревьям начнешь, как язычник, молиться,
Затем, что ни в битву не верится тут, ни в молитву —
Лишь в белые стены, да в грустные русские листья.