Что же касается Фрауенбурга, то ныне называется он Фромборком; и те, кто был там, рассказывают о сохранившихся остатках крепостной стены, окружавшей некогда фрауенбургский собор, о башне, в которой тридцать лет прожил Николай Коперник.
Здесь были и его жилье и обсерватория. Посещающие историческое место туристы благоговейно вздыхают, в душе благодаря небо за то, что родились на четыре столетия позже. Чертовски неуютное было время!
Итак, в тридцать лет Николай Коперник стал шестнадцатым каноником Эрмеландского (Вармийского) капитула. Но судьба жестоко посмеялась над молодым ученым, жаждущим покоя и уединения. Ему пришлось воевать и заниматься политикой, строить укрепления и думать над реформами.
Внимательный исследователь «жития Коперника» найдет немало интересного в хрониках Фрауенбурга пятивековой давности. Он встретит рассказы об искусном враче — Николае Торуньском, неутомимом пользователе бедных, о блестящем администраторе капитула — отце Николае, выигравшем судебное дело у разбойничьего Тевтонского ордена. Наконец, наш гипотетический исследователь найдет немало материалов, повествующих о Копернике как о мудром политике, авторе денежной реформы на Грудзонском сейме, о Копернике — организаторе обороны Фрауенбурга против очередных козней тевтонцев. Вся жизнь великого основателя гелиоцентрической системы проходила в непрерывной борьбе с полумонахами-разбойниками из ордена. Рыцари, раздраженные неуступчивостью каноника, распускали про него всевозможные сплетни, нанимали странствующих комедиантов и скоморохов и заставляли их высмеивать Коперника в своих фарсах. И чем больше паясничал комедиант в роли мечтателя-астронома, тем большим смехом и рукоплесканиями отвечала толпа. Друзья каноника предлагали принять самые крутые меры против пасквилянтов, но Коперник отвечал: «Я никогда не искал рукоплесканий толпы, я изучал то, что для нее никогда не будет предметом уважения и одобрения, и никогда не занимался вещами, которые она одобряет».
Кроме наблюдений и связанных с ними размышлений, он умудрился снискать лестные отзывы современников как переводчик на латинский язык сборника назидательных произведений византийца Феофилакта Симокатты.
Коперник был удивительно разносторонним человеком, высокообразованным, доброжелательным и… крайне осторожным. Его «Комментарий», навеянный, как он сам не раз утверждал, мнениями античных авторов, не принес ему ни особой славы, но зато и никакой хулы и обвинений. Коперник разослал очень небольшое количество экземпляров знакомым астрономам, придирчиво выбирая среди них тех, кто наверняка не повернет его работу во вред автору. Придя к твердому мнению о гелиоцентризме, он все последующее время отдавал численным расчетам орбит на основании наблюдений и составлению таблиц. Добиться большей точности, чем Птолемей, — вот в чем должна была заключаться победа новой системы.
В 1542 году, то ли почувствовав близость неизбежного конца (почтенному канонику было уже шестьдесят девять лет), то ли уступая похвалам, расточаемым всеми (к старости люди становятся менее критичны не только к окружающим), кто знал его труды, Коперник поручает едва ли не единственному своему ученику, по прозванию Реётик, издать давно подготовленную рукопись. Волнуясь, выводит старческая рука на титульном листе заглавие «Шесть книг об обращениях». И в мае 1543 года первые экземпляры книг с гравюрами на меди уже вышли из-под печатного пресса (можно только удивляться оперативности средневековых издателей).
Рукопись была издана в Нюрнберге, центре книгоиздания средневековой Европы, и скоро была доставлена в захолустный Фрауенбург. «Скоро», но, увы, поздно. Каноник Эрмеландской епархии Николай Коперник из Торна лежал на смертном одре…
Впрочем, так ли это худо? Восхваляемый всеми при жизни, он умер, не успев пережить ни равнодушия, с каким вначале встретили его работу, ни гонений, начавшихся через полвека.
Теория Коперника нокаутировала геоцентрическую систему Птолемея. Она не просто сбила — она стерла ее с лица Земли, оставив лишь как достояние истории. Хотя, может быть, и против желания самого автора. Коперник умел, не теряя уважения к «Великим», впитывать дух нового метода, когда буква теории уже устарела. Многие ли, называющие себя мыслителями и философами, могут похвастаться такой способностью?
Но совершенно естественно, что у нашего вдумчивого читателя уже давно на кончике языка вертится вопрос: как могло случиться, что, зная тридцать лет о еретических взглядах своего каноника, святая церковь не разглядела их взрывоопасности? Как могли видные служители церкви — кардиналы и епископы — побуждать Коперника публиковать свою работу? Как, наконец, мог сам папа Павел III, которому Коперник смиренно посвятил свой труд, благосклонно принять его? Здесь тоже, конечно, причин много, и мы сумеем назвать только некоторые из них.
Прежде всего Копернику повезло. Он жил и умер раньше, чем кончилось Возрождение. Эта удивительная эпоха за два с половиной столетия дала человечеству больше, чем десять предшествующих веков. (В каждом, даже самом мрачном, времени бывают светлые окна, сквозь которые история человечества озаряется лучами прогресса.)
Так, если до XIV–XV веков основное мировоззрение в Европе носило аскетический, мрачно-религиозный характер, рассматривая мир как «юдоль плача и печали», то в эпоху Возрождения эти взгляды оказались чуждыми новому классу поднимающейся буржуазии, классу более демократическому, чем аристократия. Появляются тенденции ликвидировать духовный гнет и контроль церкви над человеком. Ученые и философы начинают критиковать авторитеты, разрушать догмы, возведенные средневековой схоластикой. Сейчас даже не верится, что лишь в это время появляются первые произведения, проникнутые гуманизмом, стихи, воспевающие красоту и богатство духовных сил человека. Крепнет мысль, что цель жизни — счастье, которого можно добиться не тупым соблюдением обветшавших правил, предписанных средневековой моралью, не аристократизмом происхождения, а сочетанием занятий наукой и гражданской деятельностью, личными заслугами, смелостью и живостью мысли. Этот процесс всеобщей гуманизации захватил и многих деятелей католической церкви. В религии назревал раскол.
Другую причину либерального сначала отношения церкви к взглядам Коперника можно усмотреть в самом характере его сочинения. Коперник был сыном своей эпохи. Это сказалось не только в посвящении трактата папе. В тексте он неоднократно подчеркивает, что его работа лишь уточнение «Великого построения» Птолемея, простое математическое руководство к решению практических задач астрономии и составлению таблиц. «Не знающий математики пусть не входит», — пишет он. Автор новой системы прекрасно понимал, какие трудности встретит его учение, став известным широкому кругу людей. И потому он стремился всячески смягчить удар, апеллируя к хорошо известным авторитетам древних.
И действительно, понадобилось много времени и крови, чтобы гелиоцентрическая система с движущейся Землей получила всеобщее признание. При этом основные возражения делились на две категории: теологические и физические. Первые основывались на противоречии нового взгляда букве библии и особого внимания не заслуживают. Вторые опирались на авторитет Аристотеля и не могли связать повседневный опыт с движением Земли. Сначала даже сторонники нового учения видели в нем не более чем остроумное допущение, ни в коей мере не соответствовавшее истине. «Помните, — говорили они, — у Птолемея: суточное движение светил можно объяснить как вращением всего мира относительно неподвижной Земли, так и вращением Земли в центре сферы неподвижных звезд. Обе точки зрения геометрически эквивалентны. Разве не о том же самом говорит Коперник? Он просто рассматривает существующий мир с других… геометрически эквивалентных… позиций». Этому заблуждению немало способствовало и то, что первому изданию труда Коперника было предпослано анонимное предисловие: «К читателю о гипотезах настоящего сочинения». В предисловии говорилось, что теория, изложенная в труде, просто помогает более точным вычислениям и не может приниматься за истину. Только через шестьдесят с лишним лет другой астроном, Иоганн Кеплер, установил, что предисловие не более чем медвежья услуга, оказанная автору лютеранским пастором Осиандром, который по просьбе Ретика наблюдал за печатанием трактата.