Да вспомните хотя бы, как Штирлица раскрасили! Прескверно раскрасили, но разве в этом суть? Не для того же красили, чтобы что-то хорошее сделать. Не для результата. Однако неважно даже, для чего красили, сейчас о другом: разве хоть кто-нибудь попытался профессионально разобраться в том, что получилось? Нет, нам рассказали, сколько было потрачено денег и труда.
«Сколько денег» — это для священного трепета масс, а «сколько труда» —для тех, кто ещё уважает чужой труд и не сразу задумывается, что деньги и труд могут быть ценностями только в свете конечного результата, а не сами по себе, ибо и то, и другое, можно пустить как на хорошее, так и на дурное дело, или просто на глупое.
Для самых привередливых (вроде меня) добавили, что краски были восстановлены именно такими, какими они были на съёмочной площадке. Но тут просчитались: я более, чем просто привередлив, и хорошо понимаю, что краски, существующие на съёмочной площадке, это ещё не краски, попавшие на экран. Если бы фильм снимался в цвете, его создатели отдельно занялись бы вопросами освещения, использования светофильтров, расположением предметов в кадре так, чтобы сочетание цветовых тонов создавало определённую композицию.
Но фильм снимался в монохроме, его создатели были трезвы и понимали это, поэтому компоновали кадры таким образом, чтобы добиться нужного художественного эффекта через сочетание серых тонов. Так что документальное воспроизведение цветов на съёмочной площадке никак не может соответствовать авторскому замыслу.
Но о подобных материях — ни звука, ни-ни! Профессиональный анализ скучен среднему обывателю (так принято говорить, а на самом деле, конечно, запрещён, потому что средний обыватель хорош тогда, когда он ни черта не смыслит, и любое мнение готов принять за авторитетное). Ему, обывателю, нужно сказать, сколько денег на него, неблагодарного, потратили, сколько людей трудилось в поте лица. НЛП, чтоб его...
Однако, господа, отойдём ли мы сегодня от клетки с воробьями?
Итак, мастерски владея принципами нейролингвистического программирования (или ещё какой-нибудь гадости вроде этой), экскурсовод ввёл нас в потребное для его целей гипнотическое состояние и повлёк дальше.
Вполне закономерно после воробьёв мы увидали весьма экзотических с точки зрения тех же африканцев снулых синиц, раздражённых трясогузок, которых никогда не видели малайцы, ошалелую иволгу, хмурую галку, старого до седины на перьях и ко всему равнодушного волнистого попугайчика (тоже очень редкого, но уже, понятно, не для Африки, а для Якутии — кажется, экскурсовод не был уверен, что волнистые попугайчики не живут в Африке, и ввернул Якутию, где, по его мнению, вообще никто не живёт), крикливую чайку и добрую дюжину голубей, которые, безусловно, очень экзотично смотрелись в Антарктиде, откуда их якобы доставили.
В предпоследней клетке, изготовленной из особенно мощных прутьев, сидел чёрный ворон. На дверце висел амбарный замок, в котором ворон сосредоточенно ковырял клювом. На посетителей, то есть на нас, он поглядел так, что ясно читалось: «Думаэшь, я птыц? Нэт, я дух зловэщий!» Порой, утомившись, он бросал своё занятие и, сокрушённо качая башкой, бормотал что-то вроде: «Нэ, нэвермор, навэрное», — но после снова воодушевлялся и начинал курочить замок.
Последняя клетка была пуста. В ней, как пояснил экскурсовод, сидела исключительно редкая на Тибете сорока (практически единственный экземпляр, её удалось вывезти, лишь подписав ряд соглашений на правительственном уровне; стоила сорока полтора миллиона долларов, в поимке её участвовало тридцать четыре человека тибетцев, причём вернулись только шестеро, за транспортировкой редкой птицы наблюдали шестнадцать представителей верховного ламы и двадцать два представителя китайского правительства).
Однако сороке удалось сбежать. По словам экскурсовода, их конторе теперь предстояло либо выплачивать немыслимый штраф, либо подменять птицу, что, впрочем, едва ли возможно, ведь тибетцы свою сороку, конечно, знают как облупленную, у них каждое её перо инвентаризовано и запротоколировано.
Да и умна она была, собака!
(Тут я привожу рассказ экскурсовода почти дословно.)
Как выяснилось в ходе расследования, сорока, хоть и тибетская, страдала такой же острой клептоманией, что и наши отечественные стрекоталки. В ряду блестящих предметов, которые она ухитрилась похитить, находясь в заключении, оказались булавка и связка ключей с пояса охранника. Охранник потом утверждал, что с момента закрытия и до двух часов ночи ему слышались скребущие звуки из демонстрационной залы, но во время обхода он ничего подозрительного не приметил. В два ноль пять он услышал приглушённое восклицание, в котором ему послышались слова: «Ой, овца я!» — затем лязг дверцы, стук форточки и хлопанье крыльев. Наутро на полу пустой клетки была обнаружены искорёженная булавка, а в замке распахнутой дверцы торчал ключ.