В чем-то аналогичная, хотя и без такого налета трагизма, ситуация имела место в чешско-словацких отношениях. Существование древней Великоморавской державы, в состав которой входили земли нынешних Чехии и Словакии, в Новое время породило идеологию чехословакизма, в соответствии с которой чехи и словаки являются единым народом — чехословаками. «На руку» этой идеологии играло не только общее историческое прошлое, но и объективная лингвистическая близость чешских и словацких диалектов.
Вместе с тем, долгая историческая изолированность чешских и словацких земель (после падения Моравского государства Чехия была тесно связана с германским миром, а Словакия оказалась под властью Венгрии) осложняла национальную интеграцию чехов и словаков. Параллельно идет формирование двух литературных норм — чешской и словацкой, — в Словакии развивается национальное движение, не разделяющее идей чехословакизма.
Тем не менее, чехословакизм становится официальной идеологией при создании первого Чехословацкого государства; чешский и словацкий признаются двумя вариантами единого чехословацкого языка. Однако межвоенная Чехословакия оказывается слишком слабой для реализации курса на полномасштабную чехословацкую национальную интеграцию; вмешательство внешних сил (Германия, Венгрия) способствует обострению отношений между двумя частями государства. Все это ведет к упадку идей чехословакизма; послевоенная Чехословакия организуется уже не как государство чехословацкого народа, а как федерация двух национальных республик. Закономерным итогом этого процесса становится окончательный «развод» Чехии и Словакии в 1993 году.{5}
Еще одним примером подобной «игры» интеграционных и дезинтеграционных тенденций могут служить болгарско-македонские отношения. Македония, в языковом отношении тяготеющая к болгарской диалектной зоне, в историческом отношении была тесно связана с Сербией, которая всячески препятствовала реализации идеи «большой» болгарской нации, включающей македонцев в качестве одной из этнолингвистических групп. Результатом этих усилий стало создание македонской республики в составе Югославии и кодификация отдельного от болгарского македонского языка, который является самым молодым литературным славянским языком, если не считать современных попыток создания новых югославянских языков вместо единого сербскохорватского.{6}
Восточные славяне? Просто русские…
Ситуация в отношениях между Белоруссией, Украиной и Россией также во многом напоминает описанные выше примеры борьбы интеграционных и дезинтеграционных, или сепаратистских, тенденций.
Интеграционная тенденция здесь олицетворяется идеей большой русской нации, включающей в себя все этнические группы восточных славян, и «большого» русского языка как совокупности всех восточнославянских наречий, объединенных общей литературной формой (что, как и в случае с чехословацким языком, допускает бытование региональных литературных вариантов на базе местных диалектов).
При этом определение «русский» выступает как совокупное, собирательное обозначение восточных славян.
Собственно, понятие «восточные славяне» и было введено в оборот для вытеснения этого собирательного значения слова «русские».
Соответственно, сепаратистское начало олицетворяют белорусский и украинский национальные проекты, выступающие за формирование белорусской и украинской наций с отдельными литературными языками и противостоящие общерусской идее. Понятие «русский» в этой парадигме сужается до обозначения одной из (хотя и крупнейшей) этнических групп восточных славян, в дореволюционной традиции определявшихся как «великороссы».
Как и в случае с чехословакизмом или югославянским проектом, большой русский проект сегодня обычно рассматривается как несбывшаяся историческая альтернатива, в то время как в качестве «объективной реальности» рассматривается существование белорусской и украинской наций и соответствующих им национальных государств.
Между тем, подобный подход продиктован не столько «объективной реальностью», сколько утвердившимися с советских времен нормами политкорректности, не позволяющими рассуждать о «русскости» белорусов и украинцев, а также представлениями о завершенности национального строительства в восточнославянском регионе и в Европе в целом.
Отказ от идеологических шор превратно понятой политкорректности, а также взгляд на национальный генезис восточных славян как продолжающийся и далекий от завершения процесс позволяет утверждать, что считать карту общерусской идеи битой, по меньшей мере, преждевременно.