Толпа отхлынула от неё, как от прокаженной, но никто не остановил её – это была его мать.
Мария Александровна – тихая интеллигентная женщина, всю жизнь прожившая в коммуналке, библиотекарь «исторички», души не чаяла в своем единственном сыне. Спасаясь от её поистине безумной любви, Леша сбежал от неё сначала в студенческое общежитие, потом на съемную квартиру, квартиры своих многочисленных пассий. Что только он не предпринимал, чтобы избавиться от надоедливой «мамани» - вплоть до частой смены сим-карт на телефоне. Может, и его преждевременную кончину следует рассматривать как последнюю, теперь уже удачную попытку, убежать от неё?
Несчастная женщина царапала дорогую обивку гроба своими тонкими морщинистыми пальцами, билась головой о крышку, из горла её вырывались то ли рыки, то ли стоны. Пожалуй, она была здесь единственным человеком, чье горе выражалось по-настоящему.
Преодолевая никем не высказанное табу, я подошел к старой женщине и, тихонько взяв её за плечи, постарался увести её от гроба.
- Нет, нет, не-е-е-е-е-ет! – истерически кричала она. – Не надо! Не надо! Не-е-е-е-е-ет! Закрыли, заколотили, не дали даже увидеть родненького моего! Леша! Леша! Проснись! Ты живой, живо-о-о-о-ой! Пусти, пусти мен-я-я-я-я-я!
От её диких истошных криков мне стало – и, уверен, всем остальным тоже – не то что не удобно, а жутко. Безумный взгляд, пена в уголках рта, черные тени под глазами, гримаса неутешного горя на лице.
Стоило мне взяться за дело, как все словно очнулись от какого-то ступора. Ко мне подбежали добровольные помощники – женщина вырывалась с поистине нечеловеческой силой, кто-то поднес воды, раскладной стул.
Присев и выпив воды, она стала спокойнее. Во всяком случае, рваться к гробу перестала. Я счел своим долгом остаться дежурить рядом с ней для предотвращения дальнейших попыток.
- Какая дикость! – краем уха различил я из общего гомона чей-то женский голос. – Родной матери даже не позволили по-настоящему попрощаться с единственным сыном! Заколотили гроб, словно «груз 200»!
- Не говори чепухи, дорогая! – ответил мужской голос. – Если бы ты знала, в каком виде его обнаружили… - и дальше голос перешел на шепот.
Я обернулся и увидел пару в черном. Кругловатый и лысоватый важный мужчина в дорогом костюме тут же замолчал и отвернулся.
После похорон всех пригласили в ресторан, на поминальную трапезу, которую организовали коллеги Алексея. Здесь матери уже не было и чинное застолье нарушить было уже некому.
Собравшиеся разбились на множество кружков и «тусовок» и о чем-то тихо шушукались, каждый о своем.
Мы с ребятами немного подвыпили, но говорить не хотелось.
Внезапно кто-то тронул меня за локоть. Я обернулся и увидел плотно сбитого, мускулистого мужчину «в штатском». Черный костюм явно был ему тесен, мешая его широким, «прокачанным» плечам развернуться во всю ширь, сковывая его движения.
- Кирилл Андреевич, если не ошибаюсь?
- Да, я…
- Вам удобно будет сейчас со мной поговорить, буквально пару минут, не больше.
- А в чем дело?
- Дело в том, что вы были одним из тех, с кем за пару дней до смерти общался гражданин Ершов.
- Вы из полиции?
- Да, моя фамилия Николаев, но вообще хотел бы обойтись без формальностей, по крайней мере, здесь, - как и все, он говорил полушепотом. – Вот моя визитка – это приглашение побеседовать завтра…
Я не дослушал его и перебил. В самом деле, мне и без того было весьма неуютно находиться здесь, как и на кладбище, среди совершенно чужих и чуждых мне людей, так что я рад был ухватиться за эту возможность и по-настоящему пообщаться о покойном, пусть даже и с полицейским. Тем более, что это позволило бы мне получить ответы на волнующие меня вопросы.
- Давайте лучше сегодня, сейчас, мне все равно, по правде говоря, нечем заняться.
- Понимаю, - кивнул он и его цепкие, холодные, неприятные глаза как-то потеплели. – Давайте присядем тогда вот за тот столик, в углу, чтобы не привлекать излишнего внимания.
4.
- Не буду от вас скрывать, Кирилл Андреевич, мы вскрыли электронный ящик покойного, как и его мобильный телефон. Мы в курсе того, с кем и о чем общался Ершов… Алексей. Сами понимаете, дело щекотливое, «сверху» давят побыстрее раскрыть его, чтобы не было резонанса. Замешаны влиятельные лица.
- В Кремле?
- И там тоже, - уклончиво и как-то торопливо сказал Николаев – лицо его я до сих пор не могу припомнить, настолько оно было незапоминающимся, слишком «обычным», что и поныне наводит меня на мысль, что он был не из полиции, а из более важных «органов». Тогда я даже не попросил предъявить его удостоверение, хотя имел на это право, а теперь жалею.
- Ну, ближе к делу, - также торопливо проговорил он. – Вам ничего не показалось странным в последнее время в поведении Алексея?
- Показалось, - согласился я и изложил ему наш последний разговор с покойным.
Глаза Николаева как-то странно блеснули, взгляд стал острее, жестче, неприятнее.
- Значит, ночной звонок, просьба о встрече, рисунок, «информатор»… - задумчиво проговорил он, не сводя с меня гипнотизирующего холодного взгляда бесцветных глаз-ледышек.
- Ну, если вы вскрыли его почту, то, наверное, рисунок вы видели сами.
- Да, да, конечно… - задумчиво проговорил он. – Хотя содержание вашего телефонного разговора для меня большая находка. Это дает нам кое-какие нити…
- Ещё бы! Ведь он звонил с чужого телефона! – не смог сдержать сарказма я. Но тут же осекся – не стоило провоцировать конфликт с единственным человеком, который мог бы пролить свет на тайну смерти Леши. - Вы что-нибудь знаете об «информаторе», о деле, которое он вел?
- Кое-что знаю, но это – конфиденциальная информация.
- Хорошо, а что тогда не «конфиденциально», если гроб с телом Леши заколочен и не то что нам, его друзьям, а даже родной матери не дали по-человечески попрощаться с покойным! – опять против своей воли вспылил я.
Я сказал это необдуманно, в порыве чувств, и, вероятно, мог ожидать лишь сухого, жесткого ответа, но совершенно неожиданно глаза-иголочки «следака» как-то странно забегали, по его рукам прошла какая-то дрожь.
- Уверяю вас, Кирилл Андреевич, что то, что вам кажется несправедливым - в высшей степени гуманное решение. Ни вы, ни тем более мать погибшего, не захотели бы видеть этого…
- А вы – видели? – стараясь не терять из рук инициативы, продолжил наступление я.
- Да, видел! И это, надо сказать, на редкость ужасное зрелище, даже в Чечне я с таким не сталкивался… Но это тоже – конфиденциальная информация.
- В таком случае, больше я вам ничем не могу помочь, - пошел ва-банк я и сделал попытку встать, давая понять, что разговор окончен. Либо он хоть что-то скажет, либо закроется окончательно.
Рука Николаева вцепилась в мой локоть. «Громкий» и торопливый шепот на ухо:
- Да поймите же вы, что не могу я так просто говорить вам все, что мне вздумается! Но если вы будете сотрудничать с нами и дальше, я обещаю вам сделать все, что в моих силах.
Я сел. Он, как мне показалось, облегченно вздохнул.
- В качестве задатка могу вам сказать следующее. Ваш друг вляпался в очень нехорошую историю, очень нехорошую. Хотя, в общем-то, он делал правильное дело – распутывал одно темное дельце, касающееся «рублевских жен», и кое в чем делился с нами, но наших рекомендаций не послушался и пошел на рожон.
- Что за «темное дельце»?
- Дело о семи самоубийствах, - мрачно отрезал Николаев и закурил. При этом мне показалось, что пальцы его слегка дрожали.
- Давайте так, Кирилл Андреевич, сыграем в одну игру. Я вам расскажу некоторую басню, а вы притворитесь, что поверили в неё, и в обмен расскажите мне все, без утайки, что знаете о Кирилле и, особенно, об этом дьявольском рисунке. По рукам?