8. ...и биополитика Не менее эзотерична и не менее проникнута антиреволюционным рвением реконструируемая Фуко история «биополитики» — категории, обязанной своим необычайным успехом именно французскому философу, который использует ее для объяснения ужасов двадцатого века. Здесь, в предельном синтезе, представлен исторический баланс, который он нарисовал: начиная с девятнадцатого века, утверждается новое видение и «новая технология власти». Речь больше не идет, как в прошлом, о дисциплинировании тел отдельных людей; теперь власть «применяется к жизни людей, или, скорее, она инвестирует не столько человеческое тело, сколько человека, который живет, человека как живое существо», она инвестирует «общие процессы, которые являются специфическими для жизни, такие как рождение, смерть, производство, болезнь», «воспроизводство» человеческой жизни (Фуко 1976, с. 211 и 209-10). Да, с появлением биополитики «власть в XIX веке овладела жизнью» или, по крайней мере, «взяла под свой контроль жизнь», и это «равносильно утверждению, что она заняла всю поверхность, простирающуюся от органического до биологического, от тела до популяции», до «биологических процессов в целом»; теперь необходимо обеспечить «безопасность целого по отношению к его внутренним опасностям». Биополитический поворот уже чреват опасностями. Затем следует расизм, или, скорее, государственный и биологический расизм, который утверждает, что «вводит разделение между тем, что должно жить, и тем, что должно умереть», и который превращает биополитику в практику смерти (Фуко, 1976, стр. 218, 215 и 220). Отсюда возникли бы те катастрофические последствия, о которых мы уже знаем на примере сталинского СССР и гитлеровской Германии. Как и в случае с историей расизма, так и в случае с биополитикой молчание по поводу колониализма оглушительно, хотя именно он является местом рождения и расизма (как мы уже видели), и расизма (как мы скоро увидим). То, что произошло в Америке с прибытием конкистадоров, весьма показательно. Туземцев часто приговаривали к работам до самой смерти. Число потенциальных рабов было практически неограниченным, и не было недостатка в тех, кто стремился увеличить свое богатство, способствуя воспроизводству человеческого скота, которым они владели: Лас Касас сообщает, что цена рабыни возрастает, когда она беременна, точно так же, как и цена коров. «Этот недостойный человек хвастался, хвастался – не выказывая никакого стыда – перед религиозным человеком, что сделал все, чтобы сделать беременными как можно больше индийских женщин, чтобы получить за них лучшую цену, продавая их как беременных рабынь» (Тодоров 1982, с. 213). Показания Лас Касаса относятся к периоду, когда «краснокожие» еще не были вытеснены чернокожими в качестве подневольной рабочей силы. Когда произошла эта перемена, первые, фактически превращенные в бесполезный и обременительный балласт, были обречены на исчезновение с лица земли, вторые — на работу и размножение в качестве рабов. Для укрепления и увековечения расовой иерархии в английских колониях Северной Америки, а затем и в США применялись два правила: с одной стороны, запрет на смешение рас или «монгрелизацию», то есть запрет на сексуальные и брачные отношения между представителями «высшей» расы и представителями «низших» рас. Таким образом, жесткий правовой и биополитический барьер отделял расу господ от расы рабов, и существовало достаточно гарантий для того, чтобы последняя оставалась послушной и покорной. При необходимости применялось второе правило: смерть в страшных мучениях ожидала каждого, кто проявлял признаки того, что не усвоил урок. Как только было гарантировано бесперебойное функционирование института рабства, человеческий скот был призван расти и размножаться. В 1832 году Томас Р. Дью, влиятельный идеолог Юга, без всякого смущения и, конечно, не без гордости заявил, что Вирджиния является «штатом, выращивающим негров»: за один год она экспортировала пять тысяч негров. Один плантатор хвастался, что его рабы были «породой исключительного качества». Среди рабовладельцев это был распространенный метод увеличения