а примета - гаснущий день,
когда солнце усталой старушкой
тяжело садится на пень,
осмелев, выползают букашки
из травы и трухлявых коряг.
Я срываю тогда ромашку -
свой надёжный испытанный знак.
Лепестки обрываю на ветер:
любит - нет ли, придёт - иль нет.
Всякий раз вопреки приметам,
всё один и тот же ответ.
Дни проходят. Как жерновами,
истираются все рубежи.
И всё ниже, умывшись слезами,
опускаются головы ржи.
* * *
Мы все работать понемножку
привыкли испокон веков,
но вот копать свою картошку
умеет люд без дураков.
Откуда сила в том народе
и страсть такой величины?
С утра до ночи в огороде,
как копны, задницы видны.
* * *
На часах всего пять двадцать,
ну, от силы двадцать пять.
Прозвенел будильник. Братцы,
я не выспался опять.
Раздираю с болью веки,
выбираюсь из тепла.
Взяли в плен меня на веки
неотложные дела.
За окном октябрь усталый
бродит, души теребя.
Спит заря под одеялом
из тумана и дождя.
И жена, раскинув руки,
улыбается во сне.
За грехи, наверно, муки
посылает небо мне.
Надеваю сто одёжек,
залезаю в сапоги,
выхожу во двор. О, Боже!
Не видать вокруг ни зги.
Сырость, холод. Шарик в будке
притаился, не дохнёт.
Только дождь шестые сутки
шепчет глупости с высот.
* * *
Боже правый, скоро святки,
снег кружит, как заводной.
Я целуюсь без оглядки
с моей собственной женой.
Знаю, глупая затея
целоваться в январе.
Ветер к полночи лютеет,
как собака во дворе.
Ну, а мы друг другу рады,
разогрелись до красна,
словно с весточкой в ограду
вдруг нагрянула весна.
Позабыв про всё на свете,
кроме собственных утех,
мы, как маленькие дети,
хохоча, упали в снег.
* * *
Я остался опять без вины виноватый.
За какие грехи и дела?!
Снег упрямо сгребаю весь вечер лопатой,
словно крошки рукой со стола.
Я кидаю его за сугробы повыше,
чтобы ветер разнёс по земле.
То ль у бабы под старость поехала крыша,
то ли я глупей всех на селе?
А всего-то и дел, что припомнилась Зинка,
мол, пригожая баба, а вот,
схоронила Илью, отвела все поминки
и одна горемыкой живёт.
Слава Богу, крепка и послушна лопата,
снег кидаю легко, не спеша.
Пусть я буду всегда и во всём виноватый,
всё же Зинка сто раз хороша.
* * *
Есть женщины, что снятся по ночам.
Они приходят, как это ни странно,
в мою судьбу негаданно, нежданно,
и не сверяя время по часам.
Являются шумливою толпой,
как женщины незваные умеют,
красивым камнем падают на шею,
утащишь - ладно, нет - так чёрт с тобой.
Они обворожительно умны,
как кошки грациозны и красивы,
приветливы и в меру похотливы.
Но мне такие вовсе не нужны.
Есть женщина - заветная мечта.
Прошу её хоть раз один присниться,
чтоб рассмотреть вблизи её ресницы
и жадно выпить жаркие уста.
Ах, как она отчаянно умна,
как кошка грациозна и красива,
приветлива и в меру похотлива.
Такая, именно, как мне нужна.
* * *
Я видел вас с тех пор десятки раз
и всякий раз приветствовал при встрече.
Но вы, увы, не поднимали глаз
лишь нервно передёргивали плечи.
Словно пугаясь, ускоряли шаг,
спешили перейти через дорогу.
Так убегают люди от собак,
не затевая с ними диалога,
так сторонятся прокажённых лиц,
больных чумой, помеченных холерой.
Дрожанье ваших колющих ресниц
в душе гасило и любовь и веру.
Мне становилось холодно в жару,
я обдавался потом в злую стужу,
я был готов любить вас, как сестру,
но и, как брат, я, видно, вам не нужен.
Скажите хоть, за что такой укор,
за что немилость, гнев и небреженье?
Неужто наш последний разговор
обидел вас каким-то выраженьем.
Я помню всё: вы были под Луной,
купались и плескались в лунном свете,
а я стоял под чахлою звездой
на самой гиблой и дурной планете.
Вы говорили громко о стихах,
о музыке, цветах, мечтаниях и грёзе.
Я понял всё. Но ляпнул впопыхах,
не знаю почему, о самой гнусной прозе.
Признался в страсти, что желаю вас,
люблю одежду, волосы и тело.
Вы встали, словно статуя, анфас,
глаза метнули жалящие стрелы.
С тех пор я видел вас издалека.
Вы почему-то избегали встречи,
шаг ускоряли, горбились слегка
и нервно передёргивали плечи.
БАБОЧКА