– Серафим… – голос Святослава дрожал, как натянутая струна. – Я так больше не могу…
Не можешь молчать? Или не можешь жить с тем, что мы сделали?
– Чего ты хочешь? – бросил я, опрокидывая остатки виски. Говори быстрее. Мне нужно придумать новый план. Новый способ заставить отца гордиться.
– Она… мне снится. Каждую ночь. Её глаза…
– Заткнись. – Они снятся и мне. Но я не ною, как побитая собака.
– Серафим, мы же убийцы…
– Мы? – я рассмеялся, и смех отдался в стенах, как эхо выстрела. – Ты – пешка. Я – король. А она… – она была лишь инструментом в нашей партии.
Святослав зарыдал. Слабак. Раньше надо было думать.
***
– Свят, что случилось? – бросил я, сжимая в руке осколок бутылки. Как его душа – острые края, которые ранят даже при прикосновении.
Он говорил, захлёбываясь словами: бессонница, кошмары, ангел, отворачивающийся с каждым днём. Слабак. Он верит в Бога, а я – в силу. В власть. В отца.
– …Бог покарает… – бормотал он, как мантру.
– Бог? – я рассмеялся, и смех отдавался, как скрип виселицы. – Ты же сам говорил: тело сгнило. Доказательств нет. Только твои сопли.
Но последняя фраза ударила, как нож:
– Я хочу сдаться…
Внутри всё похолодело. Нет. Только не это.
– Серафим… – его голос дрожал, будто лед под ногами. – Я больше не могу…
– Можешь. – Я подошёл ближе, чувствуя, как виски пульсирует в висках. – Ты помнишь, что было в той таблетке? – Ложь. Страх. Контроль.
Он замер.
– Ты думаешь, бог не узнает, что ты принимал наркотики, что ты убил человека? А он узнает! Узнает и все расскажет твоим верующим родителям! – Ты – моя марионетка.
– Но…
– Заткнись. – Я представил, как схватил его за горло, чувствуя, как пульс бьётся под пальцами. – Хочешь спать? Я дам тебе снотворного. Хочешь покаяния? Я куплю тебе церковь. Но ты не сдашься.
Он разрыдался.
– Серафим…
– Молись, Свят. Молись, чтобы я не вспомнил, как ты сам рвал её платье.
И он замолчал.
– А теперь слушай меня, – выплюнул я, и алкоголь в крови мгновенно превратился в лёд. – Ты думаешь, мы одни в этом болоте? – Ты – червь, Свят. А я – сапог. – Люди, которые прикрыли нас, едят таких, как ты, на завтрак. Имена? Ты недостоин даже знать их.
Он дышал в трубку, как загнанный зверь.
– Поэтому заткнись. Или я сам вырву твой язык. – Как тогда, с платьем Алексы.
– Прости, Серафим… – прошептал он, и связь оборвалась.
– Святослав! – заорал я, швырнув телефон. Экран треснул, как лёд на озере. Ирония. Ты тоже треснул.
Куртка натянулась на плечи, ключи впились в ладонь. Ноги несли меня вниз по лестнице, будто я снова мчался к тому проклятому ручью. Где ты, сука? У церкви? У дома? Или уже в полиции?
Холодный ветер ударил в лицо, но внутри пылал огонь. Если он сдастся… Нет. Я не позволю. Не теперь, когда отец почти поверил, что я – его достойный наследник.
– Святослав… – прошипел я, заводя машину. – Ты же помнишь, как кричала Алекса? – Как кричал ты. – Или напомнить?
Фары высветили дорогу, но в голове было темно. Что делать? Куда ехать? Ответ прост: туда, где пахнет ладаном и тленом. Он или молится, или сдох.
И то, и другое меня устраивает.
Дверь машины хлопнула, как выстрел. Ключ впился в зажигание, двигатель взревел, будто почуял кровь. Куда? Куда?!
Паника скребла мозг, как крыса в клетке. Если он в полиции… Если уже назвал моё имя… Руки сжали руль до боли. Нет. Он не посмеет. Не после той таблетки. Не после болота.
– Думай! – рявкнул я в пустоту. – Думай!
Его дом. Два полицейских участка. Север и северо-запад. Он пешком? Значит, ближе северо-запад. Там лес. Там тихо. Там…
Навигатор высветил маршрут, но я знал путь без него. Та самая дорога. Та самая ночь. Фары выхватили из темноты деревья – чёрные, как дула.
– Держись, Свят, – прошипел я, выжимая газ. – Если ты уже там… – Если ты покаялся… – Я сам стану твоим палачом.
Ветер завывал в окна, как голос Алексы. Она тоже звала на помощь. Ты слышал, Свят?
Святослав мог быть везде. И нигде. Моя теория – песок в руках. Он вышел из дома? Или ждёт меня в церкви с верёвкой на шее? Или уже признается полиции во всем?
Скорость росла. Стрелка спидометра дрожала, как нерв. Хорошо, что патрули не шныряют, как крысы. Если остановят… Нет. Не сейчас. Не тогда, когда отец почти поверил.
Я впился взглядом в дорогу, выискивая его силуэт. Идиот! Мы жили как тени год! Год! Но он сломался. Как старый стул под тяжестью вины.
– Сними трубку, сука! – заорал я в сотый раз, но ответом было молчание. Он уже в участке? Или молится?
Дорога выровнялась, и вдали показался участок – новенький, как игрушка. Скоро здесь будут копаться в нашем дерьме.