Андрей замолчал, и в первый раз ему пришло в голову, что, может быть, отношения в его прежней компании были не такими товарищескими, как он о них думал. Ему казалось тогда, что он просто «по дружбе» устраивает Кугалеву и еще двум другим бригадирам хорошие наряды, а они тоже «по дружбе» с ним пьют. Выходит, что Кугалев попросту подкупал его.
Эта мысль так поразила его, что он начал трезветь.
Ему вспомнилось, как очень давно, когда он еще только пришел на стройку из техникума, Кугалев первый раз пригласил его выпить после работы. Андрей отказался, и Кугалев сказал: «Брось, артельским парнем надо быть, вот что!» А другой бригадир, Самсонов, которого потом осудили за украденный паркет, протянул, нарочито глядя в сторону: «Чего ты его зовешь? Он человек чернильный — начальник». Чтобы не прослыть «чернильным человеком», он пошел с ними.
Так все это началось… Значит, Фомичев был прав, когда назвал его взяточником. А ведь Андрей так оскорбился, что, пьяный, избил его.
Андрей поднялся из-за стола.
— Выходит, ты мне взятки давал?
— А ты думал, за твои красивые глаза пили?
Кугалев усмехнулся, и Андрей ощутил почти непреодолимое желание ударить его. Сдерживаясь, сжав зубы, он сказал:
— А теперь кого-нибудь другого ищешь из молодых? Вот таким, как ты, и надо морду бить…
Кугалев как будто ждал этого. Он подскочил к Андрею, плотный и приземистый.
— Ну, ударь, ударь! За Фомичева тебе срок дали? Мало, да?
От Кугалева пахло смешанным противным запахом водки, махорки и немытого, потного тела.
Андрей оттолкнул его, поспешно нашарил в передней на гвозде свою фуражку, пальто и откинул крючок выходной двери.
Холодная апрельская ночь сразу охватила его, прилегла прохладой к щекам и к шее. Но здесь, среди старых, уже обреченных на слом и доживающих свой последний год деревянных домов, его как будто держала еще та грязь, которую внес в его жизнь Кугалев. Он почти бегом кинулся со двора, дрожа от холода и от гнева и повторяя: «Вот ведь гадина, вот гадина!» На широкой, просторной улице нового района он остановился передохнуть. Ему захотелось курить, он сунул руку в карман пальто за непочатой пачкой «Беломора» и, когда стал распечатывать ее, почувствовал, что пачка пахнет ландышем.
— Мать честная!
Он вспомнил, как днем купил жене духи, хотел отдать их вечером после кино и как вместо этого за чаем вспылил и глупо и дико накричал на нее. Сердце у него сжалось. «Читала книгу, — сказал он себе. — Ну и что же? А я сколько раз читал, когда она мне подавала то обед, то чай: и она на меня не сердилась». Он вспоминал теперь, как часто жена уговаривала его не водить компанию с Куталевым, как она постоянно тянула его от пьяной жизни к другой — чистой и светлой, как помогала ему в тяжелое для него время.
Андрей горько закусил губу. Потом ему прошло в голову, что вот сейчас он придет домов, молча отдаст жене духи, в она поймет, что он думал о ней, любит ее. И простит, непременно простят.
Андрей пошарил по карманам, но флакончика нигде не было. Тогда, махнув рукой, он побрел по тротуару, ссутулившийся и угрюмый. Но постепенно свежий воздух улучшил его настроение. Дойдя до трамвайной остановки, он загадал: «Если попадется трамвай, значит Валя меня простит».
И почти тотчас же сзади зазвенел трамвай, показались, быстро увеличиваясь, огоньки: зеленый с красным и большой желтый. Трамвай притормозил, зашипела, складываясь, дверца…
Андрей сидел на скамье напротив заспанной кондукторши и думал, что теперь наконец он навсегда рассчитался с тем, что еще стояло между ним и Валей, и начнется по-настоящему то большое, что зовется семьей.
Журнал «Работница», № 9 за 1957 год. Стр. 21–23.
Рисунки А. Святского.