— Плач! Кричи! Не нужно себя сдерживать! Так будет легче!
Но крик замирал у нее в горле, и она молчала, лишь тихо сидела около сына все ночи. Когда во сне его лицо искажала гримаса боли, она клала свою руку ему на лобик, и лицо расслаблялось. Какая мука видеть каждый день — такой малыш, а уже выстрадал столько, что и вообразить не в силах.
Ну почему дети должны расплачиваться за наши грехи?
— Грехи родителей становятся грехами детей, и они расплачиваются за них как за свои — сказано в библии, — ответил ей священник.
— Но я хочу сама нести наказание! Или так бог меня наказывает через моего ребенка? Тогда это жестоко! — крикнула она.
— Если у вас больной ребенок, значит помыслом Божьим это было устроено ко спасению. Не случись этого, родители не пришли бы к Богу. Жизнь — пустяк по-сравнению с вечностью. Если бы люди видели, какая награда ожидает праведника, готовы были бы всю жизнь мучиться и принять страшную смерть…
Вера слушала и думала, что он сам бы сказал, если бы его ребенок лежал сейчас в онкологическом отделении? Продолжал бы думать, что жизнь — пустяк?..
У нее свое отношение к богу, так часто карающего и редко милующего, но ей часто нужны слова утешения, как тяжело подчас молчать. Но кому интересны чьи-то переживания? Вне стен больницы люди не хотят слышать об этом. Они опускают глаза, молчат или невнятно сожалеют, пытаясь абстрагироваться. Их можно понять, зачем кому-то чужое несчастье? У всех полно своих проблем. И нужны ли ей чье-то сочувствие и жалость? Вера могла говорить только с матерями, что обречены пройти через те же муки и рыдать теми же слезами. Только друг перед другом они раскрывали израненные сердца. Они давно разучилась улыбаться, а их жизнь — нескончаемая боль. Зная цену жизни, они редко жалуются…
Вера вообще никогда не жаловалась. Жаловаться — это расписываться в своем поражении, а у нее еще есть силы бороться, чтобы смерть не унесла сына.
Даже в мыслях она не думала о худшем. Вера боялась силы сказанного слова. Пока оно не произнесено вслух, оно в бездействии. Если думать о неудаче, то можно непроизвольно привлечь ее…
Больничная палата, потерянная в пространстве и во времени. Здесь не властно время — раз попавши сюда, сложно вернуться обратно. И всюду запах отчаявшихся надежд и присутствие смерти. Тут даже по стенам льются слезы. По коридорам в инвалидных колясках катают деток — лысых и в масках. Воздух спертый, ведь форточек тут никогда не открывают — боятся простудиться. И редко проникает солнечный свет…
Утром Диме захотелось посмотреть на улицу. Вера помогла ему добраться до окна. Светило солнце. За больничным забором была другая жизнь. Неслись автомобили, люди куда-то спешили. Мамочки катили перед собой детские коляски. Мальчишки весело шлепали по лужам и громко смеялись. Дима с завистью смотрел на них. Как бы ему хотелось вот так же бегать и смеяться! Вера крепче прижала его к себе.
— Им хорошо — они не болеют, — грустно сказал Дима.
— Ты тоже скоро поправишься, — сказала Вера, но голос ее дрогнул.
— Почему я? — спросил он.
Что она могла ему ответить? Тем же самым вопросом Вера задавалась ежедневно. За что такие муки? Сегодня еще молоденькая медсестра не сразу попала в вену, когда ставила капельницу. Мало ему боли?
— Они знают, что будут делать завтра, — сказал Дима.
Самое страшное, что ты не можешь планировать будущее. Дальше завтра не загадываешь — все зациклено на текущем моменте. Ведь никто не знает, что ждет его завтра. Вера держала узкую холодную ладошку сына, делясь своим теплом, и не знала, что ответить:
— Поверь мне, мы выкарабкаемся. Я тебе обещаю!
На какой-то момент они победили болезнь. Два года передышки и все по новой…
Проснувшись, Дима встал и, несмотря на головокружение, пошел к птенцу. Тот сидел с закрытыми глазами. Дима осторожно погладил его, но птенец был холодный и жесткий. Дима понял, что тот мертв. Он громко зарыдал. На его плач прибежала мать. Все поняв без слов, она обняла Диму.
— Не плачь, он бы все равно не выжил. Выпавшие из гнезда птенцы никогда не выживают.
— Почему?
— Так устроена жизнь: если ты выпал из гнезда, то ты пропал.
— А я… тоже выпавший из гнезда? Ведь я тоже, — Дима запнулся на секунду. — Может быть, не выживу…
Мать прижала его к себе, задыхаясь от душивших ее слез:
— Ты выживешь. Кто сказал тебе, что ты не выживешь?
— Я слышал, как врач тогда сказал, что нет гарантии на…
Мать прижала его к себе, закрыв ему рот. Она не могла слышать эти слова. Только не от него.