— Мы сейчас туда приедем! — Наверно, такое повиновение правилам и покорность дорожному потоку свойственны научным работникам. И уж точно им свойственна страсть к экспериментам.
— Развернись немедленно! — она перехватила руль. Машина, подскакивая, вильнула через разделительную полосу. Вдалеке завыла полицейская сирена. Словно дуэтом с ней, у Сьюзан в ухе начался тонкий писк, слышный только ей одной, — задыхающийся визг, бестелесный, беззвучный, словно ветер выл в пустотах головы. И когда время замедлилось — достаточно, чтобы успеть подумать, чтобы начать действовать, — она стала вглядываться вперед, ища глазами, и увидела, что водитель одной машины притормозил, пропуская бегущего мальчика, но другой, не видя его, жадно бросился влево, на обгон, и на глазах у всех Гэбриел обернулся летящим золотым ангелом, своим тезкой.
— Я не очень поняла, что случилось, — беспрестанно повторяя эти слова, Сьюзан открыла дверь все еще движущейся машины. Они снова подъехали к площадке, расположенной справа от дороги, пустой и не сулящей ни отдыха, ни обозрения. Гэбриел в это время лежал намного левее, по ту сторону потока движения, на грязной разделительной полосе. Несколько машин притормозили, и Сьюзан выбралась из своей, не дожидаясь остановки. Упала, снова поднялась на ноги. Поток начал замедляться — водители глазели на происходящее. Сьюзан побежала через проезжую часть, виляя меж машин, и наконец добралась до сына. Он лежал открыв глаза, скривив рот. Она укрыла его своим пальто и подоткнула снизу, со всех сторон, будто пеленая. Время все еще тянулось медленно, но извлечь пользу из этого не представлялось возможным даже в теории.
Назначили дату суда. Состоялось слушание. Им светил тюремный срок — несоразмерно мизерный, как казалось обоим. Они признавали себя виновными, соглашаясь с каждым обвинением, все более тяжким. Судья клонил голову набок и растирал лицо руками: он видал и хуже. Его работа была проклятием, и он привык к гораздо худшему. И потому вынес совершенно поразивший их приговор — условный. Суд счел, что они уже достаточно наказаны понесенной потерей.
Они сменили имена и переехали на тысячу миль западнее.
— У нас был слишком хороший защитник, — сказала Сьюзан.
Слава богу, пока она все это рассказывала, Мэри-Эмма спала наверху, смотрела сны. Из людей, желающих быть другими, желающих быть лучше всех, полных решимости стать лучше многих, ее родители и впрямь стали другими — много хуже.
— Та женщина, которая сидела и ничего не делала, позволяя мужчине совершить такую ошибку, той женщины уже нет, — сказала Сара.
— Она умерла, — согласилась я.
— Это Гэбриел умер.
Мне казалось, что уши у меня опалены огнем. В мозгу нелепо билась басовая партия композиции Питера Гэбриела.
— Но и Сьюзан тоже, — сказала я.
— Сьюзан, — повторила Сара словно во сне. — Для этой Сьюзан какую смерть ни придумай, все будет мало.
Из-за тучи на миг вырвалось солнце, омыло ее очистительным светом, но тут же спряталось, словно передумав, и Сьюзан снова осталась во мраке.
Мне хотелось убежать домой и до конца жизни смотреть кино. Фильм ужасов про чудовищ — крупней, голодней этих, и не таких жалких, как эти.
— Осужденные, но не наказанные, мы не могли смотреть людям в глаза. Окружающим, соседям, знакомым. Мы даже приличную поминальную службу не устроили. Я до сих пор не понимаю, как нам удалось остаться вместе. — Она снова забегала по комнате. — С другой стороны, как мы могли развестись? Мы были единственной опорой друг для друга. Только мы понимали, что именно должны сделать во искупление.
— Конечно, — пробормотала я. Хотя это еще вопрос, насколько вместе они остались.
— Как ни странно, в отсутствие наказания легче продолжать жить, легче забыть свои потери и преступления. Считается, что дело обстоит наоборот, но это неверно. Если бы нас покарали официально, мы были бы наказаны вдвойне, и это придало бы завершенность, постоянство тому, что иначе выцветает со временем, утрачивает четкость, забывается.
Выцветает. Могут ли события пойти вспять, направить тяжеловесную поступь в другую сторону, туда, откуда случайно пришли? Может ли вообще ребенок утратить четкость, забыться?
— Все вечно говорят о забвении как о проклятии. Но у памяти есть свои пределы. Поверь мне, забыть — это благо.
— Да. — Впрочем, все забытое мною позже снова вспоминалось, так что, наверно, это не считается.
— Иногда, мысленно переигрывая все, что произошло, в поисках пути к прощению, я распределяю роли по-другому и сажаю за руль Сьюзан. Однако итог выходит тот же самый. Иногда.