«Это революция», — любила отвечать Мерф. Для нее стадионы были местами расстрела повстанцев, и потому жизнь рядом с таким сооружением вызывала у нее смешанные чувства. Не говоря уже о расстройстве во время футбольных матчей университетской команды, когда припарковаться у тротуара было невозможно и все улицы заполнялись машинами приезжих болельщиков. Их вопли с трибун неслись по городу, как вой ветра, а из-за их красных рубашек казалось, что город наводнили жуки-солдатики. Утром в воскресенье — игры проводились по субботам — на тротуарах у стадиона валялись кучи плакатиков с надписью «Куплю билеты».
Мерф теперь только формально была моей соседкой по квартире, поскольку жила в основном у своего бойфренда, шестикурсника, снимавшего квартиру в кондоминиуме, в миле отсюда. Я все время забывала об этом — то с нетерпением предвкушала, как расскажу ей что-нибудь, то задавалась вопросом, что мы будем готовить на ужин, то ожидала увидеть ее на кухне, погруженную в раздумья, в свитере, наброшенном на спину, с рукавами, завязанными на груди (на ней это смотрелось элегантно, а я бы в таком наряде выглядела как городская сумасшедшая). А потом я приходила домой и в очередной раз понимала, что я здесь одна. Мерф забегала переодеться, оставляла за собой всякий мусор и краткие записки: «Привет, Тесс, я допила все молоко, извини». И я оставалась в двусмысленном положении, вынужденная доплачивать одиночеством за квартиру, которую в одиночку не могла бы себе позволить. Не то чтобы я страдала. Очень часто я вообще не скучала по Мерф. Однако, входя в дом и видя, что ее нет, я порой ощущала краткий укол боли. Впрочем, дважды я испытала точно такой же укол, обнаружив, что она дома.
Ступеньки парадного крыльца, изъеденные сухой гнилью, все еще выдерживали шестерку худеньких жиличек, идущих по одной, но каждый раз, поднимаясь на крыльцо, я опасалась, что этот раз станет последним: несомненно, следующая ступенька подастся под ногой, и меня придется вытаскивать из горы занозистых поломанных досок целой спасательной команде, которую вызовет бдительная соседка сверху, Кей. Владелец дома, мистер Веттерстен, постоянно отсутствовал.
Впрочем, он верил в необходимость хорошего отопления и во время учебного года не скупился на тепло — возможно, опасаясь судебного иска со стороны родителей. Мы могли принимать душ несколько раз в день или в последний момент перед выходом из дома — над батареей волосы просыхали мгновенно. Иногда в квартире стояла такая жара, что ногти от сухости ломались внутри перчаток. Куски ногтей застревали в вязаных кончиках перчаточных пальцев. Сейчас, когда я открыла дверь и ввалилась в квартиру, трубы лязгали и дрожали от маленьких взрывов внутри. Пока еще ни одна из труб не лопнула, однако, если бойлер включался ночью, они тряслись так, что я в тревоге просыпалась. Иногда мне казалось, что я живу в заводском цеху. Кей, которая занимала самую большую квартиру в доме, была женщина средних лет, единственная среди всех жильцов не студентка. Она вечно скандалила с владельцем по какому-нибудь поводу. «Он не знает, с кем связался, так запуская дом, — сказала она мне однажды. — Когда в доме что-нибудь неладно, я ни о чем другом думать не могу. В смысле, мне нечем больше заняться в жизни. Так что делом моей жизни станет этот дом. Веттерстен не знает, с кем связался. Он связался с женщиной, которой нечем больше заняться». Так что решение всех проблем с домом мы свалили на Кей. Она жила здесь уже больше десяти лет. Мерф иногда именовала обитателей дома хламным семейством. Я это понимала в таком смысле — надеялась, молилась, что это следует понимать в таком смысле, — что у нас накопилось очень много хлама.