— Чао, мама! — Мэри-Эмма заплакала, протягивая ручки с заднего сиденья. Сара стояла на тротуаре и молчала. — Чао, мама! Чао, мама!
С ней прощались даже не на родном языке няньки, а на языке нянькиного бывшего хахаля. Крик Мэри-Эммы рвался из окна движущейся машины, пока та не свернула за угол.
У меня не укладывалось в голове, что Сара так поступила.
Конечно, царь Соломон был прав. Женщина, которая пришла к нему со спором из-за ребенка, — та, что согласилась разрубить ребенка пополам, — была не настоящей матерью.
Но она была настоящей женой.
Сара повернулась и убежала домой. Я пошла за ней. Я никогда не слышала таких рыданий, наполняющих собой весь дом. Внутри обнаружился Ноэль, пришедший через черный ход с пылесосом и ведрами.
— Что происходит? — спросил он, привычно суя банку кока-колы в морозилку.
— Это не у меня надо спрашивать. — И я сбежала со всей скоростью, на которую была способна.
Всю неделю я, как робот, занимала себя учебой, в глубине души ожидая, что вот-вот раздастся телефонный звонок — и это будет Сара, или Рейнальдо, или, что еще смешнее, Мэри-Эмма, потому что я по ней скучала. Я жаждала услышать, что мелкие кошмары улетучились — произошла ошибка! — что все исправлено, склеено, починено и теперь открывается нормально, и ты можешь приехать прямо сейчас? Без тебя никак! Но весенние дни катились чередой, одинаковые и скучные и семестр, похоже, начинал закругляться, равнодушный к превратностям моей судьбы. Я сходила на две геологические экскурсии, оба раза в состоянии квазизомби. Я написала заключительный реферат по курсу: «Правдоподобная суфийская геология Стоунхенджа». Меня нейтрализовали, уменьшили. Меня уже почти не было. Я поняла: когда приходит несчастье, оно стирает тебя, делает тонкой, как ткань ночной рубашки, невесомой, как шелковая комбинация. Руки становятся прозрачными на просвет, кровь больше не красная. Кожа зыблется на ветру, как тело медузы. Ты плывешь сквозь дни, и они кажутся нереальными, словно в трансе, и будят далекие воспоминания (впрочем, не очень обильные). Ход времени — словно взмах легчайшей кисти. Жизнь неуловима, потому что не стоит на месте. Она шарахается в сторону и улетает. Она — гора случайного мусора, даже если движешься сквозь время, как призрак, приглашенный насладиться солнечным днем на пляже.
Однажды вечером я вернулась из библиотеки. Мерф лежала на диване. Я заговорила с ней, но она не ответила. Я потрясла ее. Мне не удалось ее разбудить. Она была холодная и липкая, губы посинели. Я потрясла ее еще раз. Она слабо застонала. Рядом на кофейном столике стоял давно забытый (мною) пластиковый контейнер с тапенадом из белых нарциссов. На полу валялась опрокинутая коробка крекеров.
— О боже! — заорала я в пустоту и набрала 911. В ожидании приезда скорой помощи я запустила пальцы в рот Мерф, чтобы проверить, не осталось ли там ядовитой массы, и если да, то извлечь ее. Я нащупала целый ком, вытащила, вымыла руки, потом обтерла весь остальной рот бумажными полотенцами. Только один раз мне послышался стон. Где же ипекакуана?
Скорая помощь и пожарная машина подъехали почти мгновенно. С верхнего этажа спустилась Кей и встала на крыльце, собирая материал для последующих отчетов.
— Желтая лента — обтянуть место преступления — не нужна? — спросила она. — У меня наверху целый рулон!
Санитары скорой помощи оказались симпатичными молодыми парнями — впрочем, я это заметила только впоследствии, вызвав в памяти их образы. Они притащили ящики с тампонами, иглами, трубками и манжетами для измерения давления. Они установили наличие признаков жизни у Мерф и загрузили ее на носилки.
Она дышала — неглубоко, но достаточно, чтобы не тревожиться за ее жизнь. Санитары все же вытащили у нее из носа серебряную заклепку и приладили на лицо кислородную маску. Я поехала с ней в карете скорой помощи и всю дорогу держала ее за руку — сперва за одну, потом за другую.
— Луковицы цветов? — переспросил один санитар. — Что ж, все когда-нибудь бывает впервые.
— Да, не правда ли? — отозвалась я. На душе вдруг стало легко — до меня дошло, что Мерф выживет и все будет хорошо.
И она выжила. Она была неубиваема — как помесь быка с лошадью, медведем и грузовиком одновременно. Она была как рыбка Стив! И потом казалась совсем прежней, но пока я давала показания полиции, я осознала способность Сары кого-нибудь убить — кого же, как не себя и Эдварда, разве что она и Лизу хотела прихватить — и добровольный отказ от этой способности. Осознание было как лезвие ножа сквозь луч света, неуязвимое для любого оружия. Вина и бездействие сделали меня туманной, непознаваемой для самой себя. А может быть или точнее, заново познанной.