Брат уехал в форт «Отрада» (какая ирония в этом названии) прямо на следующий день. Мы отвезли его на автовокзал и попрощались. Вручили ему небольшие подарки. Брелок для ключей с кроличьей лапкой на счастье. Зубную щетку с черепаховой ручкой. Я подарила томик стихов Руми и каталожную карточку с надписью: «Это ответ на твой забытый имейл. Не забывай писать!» Мне показалось, что в этих словах звучит типичная сестринская вредность, и я бросилась Роберту на шею и изо всех сил обняла его.
— Ты солдат с человеческим лицом, — шепнула я. — Главное, не татуируй на себе флаг.
Он высвободился из моих объятий и отстранился.
— Почему нельзя флаг? — спросил он. Чувствовалось, что он отчаянно пытается постичь причины, найти объяснения для всего. Я понимала: он ощущает себя беспомощным, невооруженным — как в смысле информации, так и буквально. Только вчера вечером он спросил меня: «Что, Афганистан делится на провинции? Как Канада?»
— Не знаю, — ответила я сейчас, пожимая плечами. Он все равно расплылся в улыбке. Он больше не мальчик. Он успел стать молодым мужчиной. Как это возможно? Все, что я знала, что говорила, я узнала совсем недавно, а потому корни моих знаний были чахлы и некрепки, и делиться ими я не могла.
— Солдат спит — служба идет, — повторила я где-то услышанное присловье. — Не переживай, все будет хорошо. И добавила уже быстрее, увереннее, незаметно засовывая тампон в кармашек его сумки:
— А, и вот еще, держи.
— Господи, это еще зачем?
— Ну… На крайний случай. Если события развернутся по самому неблагоприятному сценарию. Кровь из раны останавливать.
— Где ты всему этому научилась? — спросил брат.
— Из фильмов. Я тебе уже говорила.
Мы взяли на проводы Кляксу. Роберт опустился на колени, обнял собаку за шею и потрепал:
— До свиданья, Клякса, дура ты эдакая.
Отец сунул ему в карман пачку денег. Мать была ближе всех к слезам, и Роберт, вероятно желая успокоить ее и сделать ей приятное, держался бодро. Он сильно переигрывал, выходило неестественно, и было видно — он сам понятия не имеет, во что вляпался. Даже взваливая на плечо сумку с вещами, он сохранял неуверенный вид. Мать прижалась к нему, поцеловала и зарылась пальцами в кудри:
— Ох, скоро всю эту красоту сбреют.
— Давай-ка не будем плакать по волосам, — предостерег отец.
— Продашь на парики! За это платят наличными.
Тут я не могла не вспомнить, как Роберт однажды, укрощая непокорный чуб, смазал его кулинарным жиром. По дороге в школу жир замерз, не успели мы и до автобусной остановки дойти. Но ближе к полудню он растаял и начал стекать каплями на лоб. Я старалась не думать про всякие другие вещи, например про то, как Роберт, еще совсем маленький, рассеянно ковырял в носу, извлекая огромные засохшие корки. Сейчас не время вспоминать его беззащитным ребенком.
Автобус зашипел, закрывая двери, и задребезжал прочь. Брат все прижимался лицом к тонированному стеклу. Мать промокнула глаза и смогла выговорить только:
— Я придушу этого вербовщика.
— Гейл, — с упреком сказал отец. И добавил: — Если ты его задушишь, я не смогу пинать его ногами, чтобы получать удовольствие от его стонов и воплей.
Мать слегка приободрилась.
В ту же неделю я приступила к работе на отцовской плантации свежей зелени. В мои обязанности входило бежать впереди «бритвы», специальной насадки на молотилку, сконструированной лично отцом, — он очень гордился ею и за рулем сидел важный, словно в дорогой иномарке, хотя поле было такое маленькое, что разворачивался он с трудом. Я бежала, нацепив на руки ястребиные крылья из фальшивых перьев и пластика. И колотила ими по стеблям, распугивая мышей, чтобы они не попадали в молотилку. (Иначе собранную зелень приходилось бы возить на промывание, а это откусывало большой кусок от прибыли.) Костюм тоже сочинил мой отец — в основу лег воздушный змей, с которым мы когда-то ходили на деллакросский фестиваль воздушных змеев на льду. Кроме крыльев, была еще маска с орлиным клювом. Я продевала руки в крылья и размахивала ими на бегу, опуская совсем низко к земле, колотя по листьям, чтобы походить на настоящего хищника и отпугивать грызунов от бритвы. Никто не любит салат из рубленых мышей. По крайней мере, в текущем десятилетии он пока не вошел в моду.
Я бежала трусцой, махая крыльями и крича: «Кыш! Кыш!» Крылатое творение своего отца, двойник Икара. Мне казалось, что я вот-вот взлечу, как летают во сне: не слишком высоко, просто бежишь и по временам едва заметно поднимаешься над землей, так что сердце бьется у самого горла. На миг. Чуточку напоминает езду на мопеде, когда подскакиваешь на «лежачем полицейском».