Заодно я очищала поле от камней. Местами оно походило на галечный пляж. Камни поднимались на поверхность из подземного мира — вероятно, похожего на карьер, где добывают гравий. Они шли на починку рыборазводного садка. Часть их покупал владелец магазина садово-огородных товаров. Все остальные камни, которые продавались в магазине, были из Китая. Подумать только, из самого Китая! Теперь все делается в Китае, даже камни! Возить камни в Деллакросс. Это еще не вошло в поговорку, наподобие «возить уголь в Ньюкасл», но скоро войдет, сказал отец с непререкаемой уверенностью.
Так, по большей части в маске и крыльях, я проводила лето. Я трусила в двадцати футах впереди перестроенной молотилки, за рулем которой сидел отец. Я бежала, приседала, взмахивала крыльями, теоретически отпугивая заодно и кроликов. Мыши прыскали в разные стороны, змеи струились, оставляя следы, похожие на отпечатки резиновых шин. По утрам мы с папой сочиняли песню: «Разбегайтесь, мыши, змеи, а не то вас перемелют, бойтесь ястреба в костюме, в маске, в крыльях с бахромой». Эта мелодия понравилась даже Майлзу Дэвису.
Отец боялся, что у меня получается слишком хорошо и что я распугиваю настоящих хищников, которые должны сокращать поголовье грызунов.
— Что ж, такова жизнь в те-а-тре! — пропела я.
В голове крутился полный саундтрек «Оклахомы». Солнце палило. Луга окутывала ярко-золотая дымка. Небо сияло, голубое, как незабудки, и иногда в вышине висела размазанным отпечатком пальца утренняя луна. Воздух до полудня был мягкий, влажная земля пахла медью. Мы работали в основном ранним утром, а потом вечером, чтобы не сжечь на солнце что-нибудь важное (например, меня или салат). В дневные часы я отдыхала, читала, пила холодный лимонад или кока-колу из стеклянных банок из-под варенья, утративших крышки. После полудня иногда разражалась гроза. Небо страшно ярилось, раскалываясь пополам — будто мы на совершенно другой планете. Мне казалось, эти грозы совсем не такие, как в моем детстве. Эти полыхали во все небо, валили деревья, проносились по всему штату с яростью мародеров. Дождь заколачивал капли, как гвозди, а ветер был такой, что запросто мог перегнать ручей в другое русло. А потом — полное спокойствие, сияние солнца, легкий ветерок как ни в чем не бывало.
Я всегда избегала народных гуляний: никогда не любила сидеть на земле с бумажной тарелкой еды на коленях, пока мухи жрут мне ноги. Или в тесноте, меж другими телами, на занозистой скамье для пикников. Однако в День независимости, четвертого июля, я пошла вместе с родителями на местное бейсбольное поле смотреть пиротехническое шоу. Это было первое массовое мероприятие после 11 сентября, и организаторы взяли в аренду детектор металла, и нам всем пришлось через него пройти — среди цветущих лилейников в форме команды «Грин-Бэй Пэкерс», золотых и зеленых.
— Можно подумать, в «Аль-Каиде» вообще слыхали про Деллакросс, — сказал отец, когда мы наконец добрались до своих мест на трибуне. — Наверно, все жаждут известности, не важно какой.
— Не бомбить этот город — тоже разновидность терроризма, — сказала я. Отец выразительно посмотрел на меня.
— Потише, вы, двое, — сказала мать. Она принесла с собой провизию — печенье, попарно склеенное прослойкой из лимонной глазури. Мое любимое в детстве лакомство. Когда мы устроились на местах, мать начала передавать контейнер взад-вперед — то мне, то отцу.
Солнце совсем село, обмазав горизонт дымно-розовой сахарной ватой, воздух похолодел, и шоу началось. Места взрывов фейерверка были специально рассчитаны — как ступени ракеты отделяются в точно рассчитанном месте. Содрогание, взрыв — и расцветает пион или хризантема. Весело ли нам? Искры осыпались дождем, шипя и затухая, и все начиналось снова. Миг мертвой тишины прямо перед взрывом уже наполнял меня ужасом. Взвизги, свист, грохот; бариево-зеленые и купоросово-голубые взрывы слишком напоминали о войне. Мы все трое, родители и я, были мрачны, но все равно каждый раз запрокидывали головы, упираясь затылком в лежащий за плечами капюшон, чтобы получше разглядеть искрящийся дождь. Провизия кончилась. Мы уговорили целый контейнер печенья.
«Так ли уж плохо было бы оставаться английской колонией?» — сердито думала я после каждого грохота. Неужели так страшно — именовать любой десерт пудингом, даже если это на самом деле торт, говорить «больница» вместо «госпиталь», чуточку по-другому использовать артикли, чуточку по-другому писать слова, содержать короля-бездельника и королеву-бездельницу, переставить рули в машинах с левой стороны на правую? Впрочем, за левый руль, я думаю, стоило побороться. Может быть, наши отцы-основатели это предвидели.