Как-то раз в дверь заглянула мать, увидела меня — крылатую, переплетенную с контрабасом, одна рука, растопырившись осьминогом, елозит по грифу, другая отрывисто колотит смычком по струнам, извлекая подобие стаккато, — и сказала:
— Неудивительно, что я не смогла заснуть. Вы только посмотрите. Хороша картина.
Наверно, я была похожа на птицу с лицом контрабаса, обнимающую покатые плечи другой птицы, чья голова с деревянным гребешком торчит на длинной тонкой деревянной шее, склоняясь ко мне сверху, словно по-братски нашептывая совет. Но все-таки мать улыбнулась. Я играла «Прощай, скворец». Мать решила, что это моя собственная аранжировка. На самом деле я сперла ее — точнее, сперла бы, будь у меня руки покрупнее и не две, а больше, — у Кристиана Макбрайда.
— Твоя бабушка пела эту песню! — воскликнула она и ушла к себе в комнату, отдыхать.
Иногда я колотила контрабас по спине, отбивая ритм. Моя музыка блуждала, возвращалась, чтобы привести назад мелодию — а может, только отдельные ноты из нее, — и уходила снова. Я играла прелюдию Баха для виолончели, выученную лишь год назад. Иногда я так забавлялась — принуждала контрабас звучать как виолончель, словно старика заставили исполнить молодежную песню. Старина Боб жалобно подвывал, но выдавал мелодию — медленно, с запинками, с мимолетными приступами стариковского оживления, крохами ушедшей юности. Меня это трогало. Я не застала ни одного из своих дедов, но проживи они чуть дольше, мне казалось, они выглядели бы и звучали бы очень похоже на старину Боба. В конце концов, не зря Роберт — наше семейное имя.
Я заскучала по своему «Судзуки» и с разрешения родителей съездила на автобусе в Трою, чтобы забрать его из хранилища. Я арендовала маленький отсек. (По словам управляющего, в отсеке всего через два от моего много лет назад обнаружился труп.) Хранилище располагалось совсем рядом с автовокзалом. Но мне после долгой поездки на автобусе нужно было пройтись, размять ноги. Кроме мопеда, в отсеке оказался ящик. Я открыла его. Там лежали учебники истекшего года, а еще — жемчужное ожерелье, подаренное матерью на Рождество. Я быстро вытащила жемчуг и переложила в сумку. Снова заперла отсек, оставила мопед на общественной стоянке и двинулась в путь — широкими целеустремленными шагами. На ходу я вытащила жемчуг из сумочки и надела на шею.
Я двинулась к центру города. Без обычной толпы студентов город как-то опустел, затих. Словно заснул и отстал от жизни. Остался памятником наивных, прекрасных ушедших времен.
Сама того не сознавая, я шла в сторону Le Petit Moulin. Была суббота, пять часов вечера, время коктейлей. На летнем солнце все блестело — листья деревьев, стекла витрин. Даже гранит из Барабу, квадратами которого были выстланы тротуары, искрился. Тени в это время — прозрачные, условные, цвета сланца. Когда ветерок шевелил кроны деревьев, они мерцали богатством полутонов.
Я решила зайти в ресторан и посмотреть, там ли Сара. Я хотела не просто ее увидеть — меня странно тянуло узнать, нельзя ли мне поработать на нее снова, кем угодно, в ресторане — осенью, когда снова начнутся занятия. Я зашла в ресторан, чтобы найти Сару и подать заявление на работу. Скорее всего, ресторан открывается для посетителей в шесть и сейчас там только персонал.