Я заказала на гарнир картофель Келтьина.
— К равиоли? — холодно переспросил официант.
— Я родственница.
— Родственница равиоли?
— Нет, картофеля.
— Ого! — сказал он, как будто это было еще смешнее. Я заказала какую-то рыбу под названием «кона кам-иачи». Но ведь так звали экзотическую кинозвезду сороковых годов? Ведь это она красовалась в цельном купальнике с юбочкой, с торчащими вперед конусами грудей? Кинозвезду подали с половинкой лимона, завернутой в маленькую сеточку с ленточками. Я могла выжимать лимон, прыскать соком сколько угодно, не заботясь о том, что придется вылавливать из блюда косточки. Я впервые в жизни видела лимон в сеточке с ленточками. Лимон, одетый как сказочная принцесса. «Вот если бы вы свою еду в ночлежке для бездомных подавали!» — воскликнул как-то один из гостей в очередную среду. Принесли картофель. Он был сварен именно так, как надо, и достоин того, чтобы его нанизали в ожерелье для Барбары Буш.
Я ела медленно, заказывала все новые блюда и засиделась допоздна. Официанты уже начали убирать со столов, а я все сидела в почти пустом зале.
— Не беспокойтесь. Мы закрываемся раньше, потому что сегодня у нас последний день, но вы можете не торопиться.
Я заказала херес и десертные сыры, оставляющие во рту привкус гнили, аммиака и лейкопластыря. Трюфельные с крупинками настоящего трюфеля, чеддер двенадцатилетней выдержки с кристалликами сладкой соли, ломтики козьих сыров, по консистенции как подсохшая зубная паста. Сыр из коровьего молока, овечий сыр, козий сыр — все животные, окружавшие меня в детстве, налицо. Кроме свиней. Где же свиной сыр? Я не стала спрашивать официанта, хотя меня уже сильно развезло.
Я съела мисочку свежей клубники, сбрызнутой бальзамическим уксусом — таким концентрированным, что он был густой, как мед. Ягоды украшал карамелизованный шалфей — тот самый, который когда-то дала мне попробовать Сара у себя на кухне. Впрочем, все съеденные мною сегодня блюда подавались крохотными, деликатными порциями, и вся трапеза казалась не столько ужином, сколько метафорой ужина. Я продолжала заказывать. Второй десерт — домашний шербет с аксессуарами: шоколадной мятой, лавандой и ягодами малины. Ягодами с нажимом провели по тарелке, и крохотные мешочки с соком порвались и оставили кровавый след, как раздавленные жуки. Я знала об этом шербете от Сары. В феврале прошлого года она рассказывала, что собирается приготовить шарики разного цвета и вкуса и выставить на пожарную лестницу, на холод. Чтобы они стояли там в мисочках, сверкая весь вечер под лучами зимней луны. Я сказала официанту:
— Мне рассказывали, что этот шербет готовят вручную и охлаждают на пожарной лестнице в холодную погоду, под луной.
Его лицо вытянулось, губы поджались, словно где-то рядом неприятно пахло.
— Кто это вам такое сказал? — спросил он.
Мой мопед на самом деле не был рассчитан на преодоление шестидесяти миль среди ночи. Но других вариантов не предвиделось. Я с треском обогнала медленный городской автобус, который одышливо тащился, изрыгая выхлопы. Стоило выехать за город, и в сгущающихся сумерках запахло навозом. Небо, уже принявшее густой сливовый цвет, лопнуло кое-где, обнажая зеленовато-золотистую сливовую мякоть. Ветер менял направление, и это нервировало. Пошел дождик, стуча каплями, как зверек лапками. Может, зря я решилась на эту поездку?
Спроси еще, католик ли папа римский.
Мокрая ли вода.
Листья трепетали, обнажая серебристую изнанку. Небо как позолоченное — таким оно бывает перед бурей. Оставшийся за спиной город подсвечивал низко нависшие над ним тучи, и я видела, что их слой будто кипит. Я ехала со всей возможной скоростью. Иногда шины проскальзывали, и я вынужденно притормаживала, чтобы успеть выправиться. На одном длинном куске дороги, зажатом между двумя бесконечными кукурузными полями, мне казалось, что мопед стоит неподвижно и никуда не едет — настолько утомительно однообразным был вид. Потом дорога пошла по холмам, справа и слева появились деревья, но воздух все еще был неподвижен, с внезапными шумными порывами ветра. В темноте приходилось вилять, чтобы не наехать на раздавленных машинами животных. Опоссумы превращались в скользкие лепешки, еноты были большие и часто твердые от трупного окоченения; даже мертвые они еще могли меня опрокинуть. Незадачливый дикобраз на разделительной полосе напоминал живописный, но опасный кактус.