Мимо будки над родником, которая теперь использовалась как сарай, мимо погреба, встроенного на века в небольшой склон у лесной делянки, я часто брала с собой Кляксу и шла к рыборазводному садку, просто полюбоваться видом. Клякса интересовалась исключительно собственными испражнениями, оставленными прошлым летом, — фекалиями, которые превратились в сухие белые колбаски, похожие на еду для космонавтов. «Клякса! Сюда!» — вынужденно кричала я, чтобы собака не сбежала на поиски особо зловонного пути к себе и не потерялась безвозвратно. Нашу козочку Люси с начала лета держали на привязи, поскольку она взяла в привычку забредать на близлежащую стройку и глодать фанеру навесов.
Иногда земля под ногами мягко подавалась: кротовые туннели. Корни старых дубов, стоящих вдоль тропы, возвращались назад и пересекали сами себя, образуя петли, в которых красовались кучки полевых цветов. Другие корни выступали гребнями поперек тропы, напоминая не только ступеньки, но и хребет ископаемого животного в могиле, обнажившийся от дождя и ветра. Эти деревья чаровали меня — даже те, что явно доживали свои дни: дубы с пальчатыми листьями — последние клочки древней саванны — и клены с листьями-звездами: мы с братом любили забираться в крону, устраиваться на крепкой ветке и читать. Попадались деревья с дуплами, в которые можно было залезть: ради своего рода исцеления — укрыться от людей, исчезнуть до тех пор, пока тебе не станет лучше, — или просто спрятаться и выскочить неожиданно потехи ради.
В этих деревьях пылал огонь живой души и как будто никогда не гас окончательно. Все эти годы по рассеянным просьбам отца (возможно, он таким образом пытался отманить нас от деревьев) мы с братом занимались в том числе починкой рыборазводного садка — укрепляли его камнями, подобранными и выковырянными на полях. Берега пруда, кажется, постоянно оплывали, и их нужно было поддерживать. Округлые булыжники размером с кулак мы складывали в пирамиды, а потом вдавливали в берег. Иногда они выглядели дружелюбно, как наш собственный картофель. Но по временам походили на сбившихся в кучку бесхвостых грызунов, а в сумерках могли и напугать.
У меня была идея — пустить камни, не проданные в магазин садово-огородных товаров, на ремонт садка. Его стены до сих пор стояли только благодаря тому, что мы, дети, относились к задаче с энтузиазмом и укладывали камни плотно, как кубики лего. Еще мы скрепляли их раствором из всякой дряни — кунжутных семян, зубной пасты, жвачки и клея. Раствор, конечно, давно смыло водой, но камни отлично уплотнились, потому что мы их укладывали очень продуманно и старательно. И течение в ручье было совсем несильное. Рыбы до сих пор заплывали в садок и селились там. Летом мы, бывало, неделями подряд завтракали исключительно судаком и поджаренным хлебом.
Теннисная лужайка, как мы ее называли, тоже не шла у меня из головы. Мне хотелось ее спасти. Но с какой целью? Ковыль и осока взломали корнями покрытие; вика, чина, ярутка и вербейник не упустили своего и обжили края площадки. Белладонна всевозможных видов, бородач и гринделия тоже времени даром не теряли. Кое-где поверхность корта состояла из сухой грязи, в других местах его покрывала ржавая сыпучая плесень. От линий разметки остались лишь следы, неотличимые от лишайника, затянувшего края бетонных обломков. Макадам — покрытие из щебенки осадочных пород. «Макадам и я — крепкие орешки!» — шутил когда-то отец. Он не любил теннис: тот напоминал ему о детстве, о былом, в котором, как в Англии, загородная жизнь и теннис были неразделимы. Чем еще заниматься, если живешь не в городе? Отец был полон решимости найти ответ.
Я решила провести небольшой проект по расчистке площадки. Сперва отцовским секатором срезала все ромашки и молочай с розовыми соцветиями; хотела расставить в вазах по дому, но тут же оказалось, что они кишат муравьями. Затем я взяла косилку и грабли и скосила к травяной матери чертополох, иван-чай и все прочее. Паяльной лампой отца начисто выжгла полосу между столбами, где когда-то натягивали сетку. Столбы после многих лет ветра, снега, мороза и дождя разбухли и потрескались. Их оплели вьюнки — совсем как рождественская ленточка на дареной бутылке вина. Я разровняла граблями обломки покрытия — получилась расчищенная обугленная тропа фута в два шириной. На ней я расстелила двадцатифутовую ковровую дорожку, найденную в сарае. Между столбами натянула старую толстую веревку, достала свой сборник стихов Руми, осторожно разогнула и разделила страницы и прикнопила их к веревке. Ложись на дорожку да читай. Я всегда мечтала о чем-то вроде пюпитра, крепящегося к потолку, с подсветкой, для чтения книг. Почему такого до сих пор никто не изобрел? Из всего, что попадалось мне в жизни, ближе всего к нему была эта площадка.