Я каждый день выкраивала время, чтобы побыть там. Площадка служила убежищем от экскаваторов и грейдеров, все еще обгрызающих землю на строительстве коттеджей. Если меня донимали насекомые, я брала с собой спрей и пшикала им в воздух, а потом проходила сквозь облако, словно то были духи или одеколон. Я ложилась на ковер и глядела в небо; слова Руми отбрасывали тени, образуя сказочный шатер. Стена сорняков укрывала площадку от ветра, поэтому страницы не трепыхались, и я могла переставлять и перевешивать их, как хотела. Пока я читала, на страницы мимолетно присаживались бабочки, словно желая проведать новых родственниц, и снова вспархивали. Я читала Руми и размышляла о любви и ее блаженствах, о растворении своего «я» в божественной сущности, а потом ловила себя на том, что шарю по карманам в поисках жевательной резинки. Выуживала пластинку жвачки, разворачивала, сдувала с нее налипший карманный мусор и совала в рот, не переставая читать. Устав от Руми, я развесила Сильвию Плат, чьи резкие элегантные вскрики мне никогда не надоедали. Пока не надоели и они, и тогда я ради разнообразия начала вешать рецепты, осторожно вырванные из старых, уже ненужных матери кулинарных книг. Я изучала их систему обозначений, их уверенное колдовство, плодотворную суету. Они были прямой противоположностью поэзии, но если (как я) редко готовить, они и поэзия на самом деле были одно и то же. Закончив чтение, я снимала страницы — вдруг пойдет дождь.
Я сходила искупаться, один-единственный раз, в городской бассейн Деллакросса. В самый жаркий день августа я поехала туда на «Судзуки», полностью одетая, а на месте разделась, оставшись в старом цельном купальнике матери. Его лиф был подбит поролоном, что давало дополнительную плавучесть. Я плавала в бирюзовой воде из конца в конец бассейна, пока не выбилась из сил.
Я не встретила никого из знакомых, кроме одной девочки, с которой училась в старших классах, Валери Бочман. Она уже успела завести ребенка, и он, обвязанный памперсом, пухлый, розовый, как рулет с клубничным вареньем, носился среди фонтанчиков в «лягушатнике» по соседству, а Валери наблюдала, лежа на полотенце. Как ни странно, младенец вовсе не умилял. Он был бледный, жирный, с пустыми глазами. Мне уже говорили, что Валери вышла замуж, но я забыла за кого и не знала, какая у нее теперь фамилия. Она погребла свое старое имя и приняла новое, будто участница программы защиты свидетелей. Как же мы, девушки, найдем друг друга снова через много лет, когда приедем в родной город и станем искать былых подруг в телефонной книге? Мы все окажемся пропавшими без вести. Вот такая защита свидетелей, лучше не бывает. Прежде чем вернуться в обитую сосновой доской раздевалку, чтобы смыть хлорку, мрачно пялясь на обызвестковленную головку душа с торчащими черными резиновыми пупырышками — все вместе напоминало сыр стилтон с черникой, — я слабо махнула рукой Валери. Но она не помахала в ответ. Лишь рассеянно смотрела на меня, вежливо улыбаясь и явно не узнавая. Я ушла. Может быть, она вдруг вспомнит меня по дороге домой.
По вечерам я ложилась в кровать, но долго не засыпала — читала до десяти и позже. На свет лампы через дырку сетки летели насекомые. Часов в одиннадцать я взглядывала на потолок и обнаруживала, что он покрыт толстым слоем насекомых — больших, средних и маленьких, темных и светлых. Они собирались зловещими стаями — возможно, в ожидании Типпи Хедрен. Как-то раз на страницу села неизвестная ногастая, крылатая, белесая тварь. Ее уродство завораживало, но чуть погодя я все равно раздавила ее захлопнув книгу. Однажды я проснулась среди ночи и увидела, что через зазор между косяком двери и плохо пригнанной рамой сетки падает полоска света из коридора и по ней в комнату проникают светлячки; они сверкали, влетая и вылетая, словно феи. Словно дверь была для них нематериальной, а комната — частью всего остального космоса. Они напоминали видения, но в детстве у меня таких не бывало — тогда я спала всю ночь глубоко, не шелохнувшись. Теперь я так уже не умела.
Стоило мне надеть птичий костюм, и я снова ощущала себя Икаром — вот так-то, профессор Кейзер-Лоу, лектор по курсу античной литературы! — хоть и понимала, что по сюжету мифа это подобие не сулит ничего хорошего, да и сходство сомнительно. Но так весело мне было впервые за весь год. Иногда по вечерам, когда летняя луна висела в небе долькой апельсина — апельсиновой коркой, словно бог выбросил остатки полдника! — я надевала костюм, но отец говорил: «Ой, извини, не сегодня, сегодня урожай не собираем», и я отвечала: «Ну ладно», но все равно выходила из дома. Может быть, у меня развилась болезненная зависимость от бытия соколом, ястребом, или кем я там была. Может быть, я просто нуждалась в вечерней пробежке. Клякса часто увязывалась за мной и трусила по пятам. Люси тоскливо поглядывала с привязи. Дрозды насвистывали флейтой в стиле кантри: «Приди приди чай пить чай пить». Песня звучала неискренне и радостно.