И снова меня поразил голос брата на письме, так не похожий на его устную речь — неуверенную, с запинкой. Я отвела глаза от экрана и посмотрела в окно. Там улетали на зиму грифы-индейки. У них потрясающий нюх на смерть — они всегда прилетают, чтобы убрать мертвое тело. В этом году они слегка запоздали.
Я смотрела, как сотня крупных птиц парит в небе, не взмахивая крыльями; поворачивали они едва заметным движением рулевых перьев, похожих на пальцы.
Я хотела вернуться назад во времени. Только для того, чтобы отправить имейл. Неужели я слишком многого хочу? Супермен умеет путешествовать во времени назад. Для этого он облетает земной шар в направлении, противоположном вращению. После этого у него всегда очень усталый вид, но все-таки мне казалось, что он может прихватить с собой пассажира. Как те дельфины, что катают детей на спине. Я хотела, чтобы Супермен взял меня с собой в облет Земли против движения. Только для того, чтобы послать имейл. Всего-то. Не так уж много. Но что я напишу? Какую грамматику, какой синтаксис использую, чтоб мои предложения не рассыпались в стремительном полете вспять? «Обоих моих детей всегда влекло ощущение полета». Как расставить точки и запятые, чтобы держали крепко, не хуже заклепок самолета? Написать «не надо» и приклеить восклицательный знак нашим детским клеем из жвачки? Он будет держать. Секунду-другую.
Письмо Роберта плавало у меня на экране, как полудохлая рыба в аквариуме в приемной зубного врача. Я отправила его обратно в архив и больше никогда в жизни не перечитывала. Законы метафизики иногда суровей законов физики: в прошлое возврата нет. Хотя ученые говорят, что вернуться можно. Черная дыра не выпускает информацию. Хотя ученые утверждают, что какая-то информация все-таки сбегает.
Ученые в заговоре с авторами комиксов!
Тем временем все остальные люди знают, что жизнь устроена просто и идет только в одном направлении: она некоторое время колотится, как жук в стекло и однажды перестает.
Из вводного курса физики я знала: теоретическая квантовая механика допускает, что можно быть живым и мертвым одновременно. Если частица может одновременно быть волной, если она способна видоизмениться и улететь сама от себя, то существо, составленное из таких частиц, может тоже пойти волнами и оказаться в двух местах одновременно. В раю и в аду, в баре и на стадионе, на том свете и на этом. Для каждого из вариантов — своя параллельная вселенная. Теоретически. Единственный способ исключить реальность остальных вселенных — пронаблюдать одну из них.
Роберт являлся мне еще лишь несколько раз. В первый раз я проснулась среди ночи и обнаружила, что он мерит шагами мою комнату в темноте. И при этом разговаривает. Он говорил: «Я все время жду, что будет больно, но боль никак не начинается. Может, начнется потом. — И еще: — Оказывается, спрашивать, где ты — в раю или в аду, у обитателей того света считается очень невежливо. Ты сам должен знать! Посмотреть вокруг и сразу понять! Но черт побери, понять очень трудно!» В другой раз я никак не могла заснуть, и когда села на кровати, чтобы пойти попить воды, увидела, что Роберт стоит возле платяного шкафа и держит табличку: «да, я мужчина». Потом я как-то проснулась среди ночи и увидела, что он молча сидит в изножье кровати. Он выглядел совсем как при жизни, только на нем была шапочка для душа, не та, а другая, сдвинутая на затылок. В руках он вертел поддельную руку от манекена, поворачивая так и сяк, словно только что найденный интересный камень. Он поднес ее к глазу и посмотрел на небо, как в телескоп.
— Роберт, чего ты хочешь? — спросила я, но он ничего не ответил — может быть, потому, что и при жизни не знал, чего хочет, а тем более сейчас. Я закрыла глаза, снова открыла. Он был все еще тут. — Роберт, что ты здесь делаешь?
Снова молчание. Я с силой зажмурила глаза, снова открыла и сказала:
— Не надо себя жалеть!
Он все еще оглядывал комнату сквозь манекенную руку. Тут я закрыла глаза на несколько минут, а когда открыла, он зияюще, бесповоротно исчез.
Я догадывалась, что душа держится за умирающую плоть до последнего и окончательно покидает ее, лишь когда уже иначе нельзя. Ее трудно винить. Мы любили жизнь так сильно, что сами того не подозревали, и под конец ощутили все ее великие и богатые милости, как говорят в церкви, ощутили даже роскошь упущенных возможностей — или просто поняли, что их было больше, чем мы полагали тогда, что мы многое упустили. Иногда я воображала, что умирающему, прежде чем он впадет в последнее забытье, дается последняя встреча с друзьями: последняя призрачная выпивка в уютном уголке души. Даже старый, изношенный механизм, прежде чем совсем выйти из строя, даровал хозяину наслаждения, как мог. Об этом можно написать песню!