А разве не захватывающий обмен — телесные ощущения на опьянение духа и наоборот? Такой обмен мы ведем всю жизнь — и, может быть, в предсмертный час он становится еще важнее. Так жаждущие толпятся вокруг кулера, чтобы омочить уста. Подобные вопросы поднимались на каждом из моих курсов, и мы обсуждали их, двигаясь по кругу, как собака за своим хвостом.
Мы с матерью пошли в комнату Роберта, чтобы разобрать его вещи и сдать в благотворительный магазин. Я сняла с вешалки его зимнюю куртку — из рукава вылетела летучая мышь, метнулась из комнаты и пропала. Мы так и не смогли ее найти. То был последний раз, когда в одежде Роберта обитало нечто живое — во всяком случае, в нашем доме.
Осенние праздники сливались воедино, как пригороды мегаполиса. Хеллоуин плавно перешел в День благодарения, а тот стал преддверием Рождества, как Кеноша переходит в Расин, а тот в Милуоки. У тыкв были венки! День ветеранов знаменовал начало охотничьего сезона. Мужчины, которые сроду не служили в армии, одевались в яркую, как цирковые леденцы, одежду и прочесывали осенние леса в поисках оленей. Работницы сексуальной индустрии, для которых охотничий сезон был горячим сезоном, открыли временное заведение под названием «Танцы, выпивка, веселье» на дороге Н, арендовав помещение магазина рядом с «Товарами для дома — все за доллар». Наступил мой день рождения. Поскольку мне наконец разрешалось пить, отец купил шампанского, и они с матерью подняли бокалы за мое здоровье.
— За нашу милую красавицу Тесси! — провозгласил отец. — Двадцать один год! Как летит время! Когда я об этом думаю, у меня голова начинает кружиться от одной мысли.
Я как-то читала про французского геолога, который провел в темной пещере 61 день, но думал, что прошло всего 45. Время летит! Несмотря ни на что.
— Хотя бы один из наших детей дожил до совершеннолетия, — сказала мать.
— Гейл! — предостерегающе воскликнул отец.
— Извини, — сказала она. Лицо у нее стало круглое, одутловатое. От горя она не иссохла, а опухла. Может быть, все дело в успокоительных, которые она принимала с недавних пор по назначению врача. Теперь за большими стеклами очков у нее было двойное или даже тройное лицо, как у всех немолодых людей: ее прежнее лицо, сильнее всего выступающее вперед, обрамлял еще один овал плоти, мясная камея. В сущности, прослойка жира теперь окутывала ее всю. Мать говорила, что не будет садиться на диету, а вместо этого воткнет себе в пупок фитиль, чтобы жечь на Хануку.
Я опять погуглила другую Тесси Келтьин, желая посмотреть, не увековечивают ли как-нибудь ее неумолимо уходящую в прошлое память, а если нет, не жалеют ли люди хоть немножко об ее смерти. Может, и жалеют. Может, и нет, хотя следовало бы. «Если Вселенная достаточно велика, все, что может произойти, произойдет, и мы, если бы могли видеть на достаточно далекое расстояние, в конце концов обнаружили бы точную копию себя». Это я прочитала в газете. В «Science Times». Космическая версия истории про тысячу обезьян за пишущими машинками, которые, если дать им достаточно времени, в конце концов напишут «Гамлета». А она — несомненный научный факт. Если вдуматься.
Другая Тесси Келтьин оставалась мертвой, и всем было плевать. Никто по этому поводу ни хрена не делал.
После Дня благодарения я вернулась в Трою. Отец начал эксперимент по выращиванию зимнего шпината в теплице, которую отапливал газом. Такой шпинат — с толстыми листьями, нежный, медленно растущий — пользовался спросом в Эванстоне и Чикаго, куда отец надеялся его продать к Рождеству. Он с улыбкой сказал, что, скорее всего, обойдется без меня, а я должна вернуться к учебе, пока не поглупела окончательно.
Эти дни казались мне жесткими, крепко заваренными, горько-сладкими. Люди умирают, но если забыть, что они умерли, — хоть на минуту — они становятся в каком-то смысле бессмертными. Ну, то есть они продолжают жить, несмотря на то что мертвы. Я снова оставила «Судзуки» в хранилище и ходила по городу пешком. Готические шпили университетских зданий казались средними пальцами, выставленными в сторону бога, или шестами, у которых святые танцуют стриптиз. Надменная Апатия! Во внутреннем дворе факультета зоологии, который мы, мозговитые, именовали гиппокампусом, шла какая-то стройка; из-за кранов, экскаваторов и бетонных барьеров приходилось идти кружным путем. Я часто останавливалась у киосков возле здания студенческого союза — смотрела афиши киноклуба.
Я сняла комнату у другой девушки. Ее звали Аманда Прага, и она успела пожить в городах под названием Вазика, Мукванаго и Пардивилль. Она с ходу заявила, будто желая поскорее с этим разделаться, что она на четверть афроамериканка, на четверть — индианка из племени онеида, на четверть чешка и на четверть ирландка.