Неужели никакое горе не выбьет из него эту привычку флиртовать?
— В самом деле? Большое спасибо. — Когда Эдвард говорил, мне всегда слышался отзвук, крик, хор других голосов, не слышимых им. Я попыталась воскресить в памяти его лицо — это была мордочка мыши, которая, убегая, почему-то оставляла на песке след змеи.
— Менеджер из «Старбакса», которая мне звонила, интересовалась, чистоплотна ли ты и заслуживаешь ли доверия. Мне стало смешно! Я сказал, что, конечно, ты обладаешь всеми этими качествами и тысячей других неоценимых достоинств. — Я ничего не ответила, и он продолжал: — Не знаю, что бы мы без тебя делали.
Что я могла на это ответить? «Все равно все кончилось очень плохо»? Мы вошли в темнеющий лес.
Он, ничего не подозревая, продолжал:
— Прошлой весной, когда ты бывала в нашем доме, я многое понял о том, что происходит у меня в сердце. Но ведь он исследовал работу человеческого глаза?
Базовые механизмы зрения? Возможно, дела в лаборатории не так уж хороши!
Я не сказала ничего ободряющего. Я вообще ничего не сказала.
Он продолжал напирать:
— Очень странно, как, когда человек становится старше, он многому учится у молодых. Мне и вправду кажется, что нынешняя молодежь знает больше нас. Я, как ученый, не могу не думать: «Боже мой, эволюция на самом деле существует!»
Думаю, он ожидал поощрительного смешка, но я сдержалась.
— С твоей помощью, как и с помощью некоторых других людей, я осознал, что жизнь для нас всё, но в то же время, как ни странно, она — не так уж и много. Но порой видишь ее в ином свете — и вдруг понимаешь, что это на самом деле целое богатство! Все же в конце концов, полагаю, мы всегда будем оглядываться назад и думать: «Жизнь так коротка, и в ней всего так мало». Потому что ближе к концу жизни, спору нет, свет меркнет. Мудрости не существует — в этом единственная мудрость. Но существует недостаток мудрости — я стараюсь об этом помнить.
И этот девиз бесплодной скудости он почерпнул у меня? Эту игру световых пятен? Эту белиберду об отсутствии мудрости? А научилась ли я у него хоть чему-нибудь? Единственно — тому, что он считает или когда-то считал: мальчики должны познавать жизнь самым трудным из возможных способов.
— Ну да… — сказала я. — Истина сделает тебя свободным, а дальше что?
— Поистине, «а дальше что»? — он откашлялся. Возможно, он избавился от присказки-паразита «с вашего позволения», но вместо этого обзавелся словечком «поистине». Не знаю, что хуже. — Я тут подумал — может, сходим как-нибудь поужинать вместе?
Принести в жертву ребенка, чтобы задобрить древнего бога. А богов много, и все чего-нибудь хотят.
— Поужинать? — переспросила я. Последнее время я ела мало — чаще всего миску красного ячменя, разваренного так, что зерна походили на толстых насосавшихся клещей. Я растапливала в этой каше масло и съедала перед телевизором.
— Да. Поужинать.
— Поужинать? — снова повторила я, не веря своим ушам. Мою бабушку на празднике в честь ее девяностолетнего юбилея попросили дать совет молодежи, поскольку она, стоя у самого конца своего жизненного пути, смотрит на мир как никто другой. Бабушка поначалу скривилась и раздражительно переспросила, как глухая: «Чего?» Но она просто тянула время. Когда вопрос повторили, она оглядела собравшихся — свою семью, детей и внуков — и громко сказала: «Не женитесь! Не выходите замуж!» Нас словно громом поразило. Как если бы она сказала: «Стреляйте на поражение». Как если бы она сказала: «Будете стрелять, только чтобы ранить, — противник встанет и снова бросится на вас». Когда-то я думала, что любовные романы, где все счастливы и все кончается свадьбой, — это неправильно, что они оставляют за кадром самую интересную часть. Но теперь я думаю, что свадьба — это действительно конец. Конец комедии. Именно потому мы понимаем, что она — комедия. Конец комедии — это начало всего остального.
— Да, — сказал Эдвард.
Готичный похоронный звон свадебных колоколов. Веревка висельника вырастает прямо из груди, а потом укладывается в петли вокруг столов, как декоративный шнур. Крысиные зубы оставляют следы на торте. Красота не ответит тебе взаимностью. Люди — не то, чем они кажутся, и определенно не то, что они о себе говорят. Безумие заразительно. Память служит меланхолии. В Средние века жизнь была не так уж плоха. Мрачность — разновидность тоски по прошлому. В сатире на добродетель есть собственная добродетель. У Дуайта Эйзенхауэра и Вернера фон Брауна совершенно одинаковые рты. Никто не любит проигравшего, пока он не проигрался полностью. Рангун — столица Бирмы.