Мать уже курила.
— Ну что, готовить завтрак? — спросила она снова. Отец, накануне слишком усталый, чтобы со мной поговорить, отозвался:
— Да! Завтрак! Мы с Робертом хотим посидеть с Тесси и расспросить ее про университет!
— Угу, — Роберт потопал вон из кухни. — Я в душ, — бросил он на ходу, заявляя права на единственную в доме ванную комнату.
— Ну-у-у-у… — улыбнулся папа. — И как тебе в университете?
— Ну… ничего, — неразборчиво буркнула я. Но я понимала, что отцу нужно просто услышать что-то положительное, сказанное тоном не слишком восторженным и потому заслуживающим доверия. На плите уже грелась сковорода с маслом. Мать вытащила из холодильника миску картофельной смеси и содрала с нее пищевую пленку. Я начала помогать: черпала горстью из миски смесь и лепила пухленькие куличики. Руки стали склизкими от масла и яичного белка.
— Мальчики? — Брови отца поехали вверх и опустились на место — насмешливо, небрежно, давая понять, что на этот вопрос можно не отвечать. Но мать все равно пригвоздила его взглядом.
— Бо!
Так она произносила его имя, желая предупредить, что он переходит границы. Она утверждала, что наедине зовет его Роберт, поскольку никогда не любила это уменьшительное, но вынуждена как-то отличать отца от сына в контексте семьи.
Я любила отца. Ничто из его поступков не раздражало меня — даже недавнее увлечение алкоголем. Впрочем, он начинал пить только ближе к вечеру. Однако эта безусловная любовь не мешала мне иногда стыдиться его. «Твой отец — фермер? Что же он выращивает?» — спрашивали иногда знакомые в Трое. В Деллакроссе отца, можно сказать, вообще не считали за фермера. «Ничего, — иногда отвечала я. — Он выращивает пустоту. Дадаистская агрикультура». — «А, понятно», — отвечал на это мальчик с Восточного побережья, пьющий пиво из стеклянного сапога, или девушка в узких очках с темной оправой, как у Наны Мускури с обложки старой маминой пластинки.
Сама не знаю, откуда взялся этот мелкий, слегка дрожащий, не то чтобы уродующий стыд. Где-то я подцепила его — может быть, даже в Центральной школе Деллакросса, где отца-фермера, даже с крохотной фермой, никто не стал бы стыдиться. Все знали, что продукцию моего отца рвут с руками. А в среде школьников самые неприличные анекдоты рассказывали про фермеров, растящих женьшень. Но я помню, как однажды в седьмом классе наша классная руководительница спрашивала у всех по очереди, чем занимается его или ее отец. Когда дошла очередь до Эйлин Рейли, та покраснела как свекла и пробормотала: «Я не хочу об этом говорить». Я очень удивилась.
Ее отец, обаятельный красавец, работал продавцом в обувном магазине на главной улице. «Стэн — обувной супермен», по-доброму прозвала его моя мать. Но его дочь впитала чье-то разочарование — его собственное или своей матери — и не хотела говорить о том, как отец зарабатывает на жизнь.
Возможно, именно в тот момент я поняла, что отец — источник стыда или может быть таковым.
— Ну тогда занятия, — продолжал он. — Присядь рядом со стариком-отцом в это чудесное рождественское утро и расскажи ему, какие курсы ты прошла и какие собираешься начать. Как тебе понравился курс по философии?
— Ты знал, что Александр Великий оставил все свои богатства Аристотелю? — воодушевленно спросила я.