— Ваше имя? — спросила она.
— О, извините. Сара Бринк.
Ресепшионистка набрала на телефоне три цифры, поднесла к уху трубку и стала ждать. Она двигала головой вперед-назад, слегка закатывала глаза, смотрела на часы, потом посмотрела на меня с краткой, сдавленной улыбкой, потом на свой маникюр, который, кажется, не мешало бы обновить.
— К вам Сара Бринк, — сказала она в трубку. — Вместе с… простите, я не уловила ваше имя.
Но когда я начала произносить «Тесси Келтьин», она как раз повторяла в трубку имя Сары, так что звук моего имени потонул в звуке ее.
— Сара Бринк. Да, Бринк. — Секретарша хлопнула трубку на рычаг и вздохнула. — Она вас сейчас примет. Мы сели ждать. Трудно было сказать, где мы и какой сейчас год. Мы могли быть где угодно и когда угодно. Роберта Маршалл вырвалась в приемную, распахнув дверь своего кабинета, но тут же закрыла ее за собой — плотно, охраняя тайну. Роберта оказалась миниатюрной брюнеткой с широкой улыбкой, от которой у нее уже давно появились мимические морщины и «гусиные лапки». Несмотря на дневное время, на Роберте был приталенный полубархатный жакет с фигурными лацканами, скроенными так, чтобы льстить фигуре и придавать ей изгибы. Вероятно, Роберта надеялась, что в этом жакете выглядит богатой. Я уже начала становиться женщиной, которая моментально оценивает других. То есть типичной.
Мы все встали, пожали Роберте руки и снова сели.
Роберта посмотрела на меня и разъехалась в улыбке, большой, как трещина.
— Сара говорила, что вы приедете, — одобрительно сказала она. — А Эдварда нет?
Она огляделась по сторонам, нахмурившись.
— В другой раз, — сказала Сара, но все же сохранила на лице остатки счастливой надежды. Роберта Маршалл открыла конверт из коричневой бумаги.
— Вот наша девочка, — она вытащила из конверта поляроидные снимки. — Практически еще младенец. Она сидит в патронатной семье под эгидой католических социальных служб и ждет афроамериканскую пару.
Об этом Сара мне уже рассказала.
— Они нашли одних усыновителей, но те передумали: сказали, что помолились своему Богу и он им отсоветовал усыновлять. И они отказались от ребенка.
А потом биологическая мать, она белая, наконец рассталась с католическими социальными службами и обратилась к нам.
— Ну что ж, все к лучшему, — сказала Сара, обратив взгляд, все еще полный радостной уверенности, на фотографии в руках у Роберты.
— Не знаю, что это за Бог у них такой и чем он так сильно отличается от Бога всех остальных людей, — Роберта закатила глаза: было видно, что нерешительность ее раздражает. — Однажды я устраивала международное усыновление, и пара провела две недели в гостинице в Сантъяго и улетела обратно, потому что «не смогла привязаться к ребенку». Так что да, все к лучшему. Все к лучшему.
Она почему-то не выпускала фото из рук.
— Биологический отец — афроамериканец или, по крайней мере, частично афроамериканец, но, кажется, он уехал из города. Мы разместили все объявления, как положено, прежде чем лишить его прав.
— Какие объявления?
— Те, в которых его призывают явиться, а не то… Но такое часто бывает. Даже если отец нарисовался, мы обычно встречаемся с ним в «Макдоналдсе», покупаем ему гамбургер и объясняем, что отказаться от прав — лучше для него же самого. Даже если он в тюрьме, мы едем туда и беседуем с ним, хотя в таком случае это труднее. Человек, который сидит в тюрьме не желает ни от чего отказываться. Он и так уже многого лишился. — Она помолчала, словно решив, что это звучит бессердечно. — Никто никого не принуждает. Мы сочувствуем этим людям и убеждаем их разумными доводами. Все абсолютно законно. Обычно это молодые ребята. Они приезжают из Милуоки или Чикаго работать на консервной фабрике. Как-нибудь в пятницу вечером пропускают по паре пива, и, ну вы понимаете.
Она продолжала:
— Родившая мать — белая, я уже говорила? Она не слишком долго общалась с отцом ребенка. Виктором. Мы оперируем только именами, без фамилий. Но родившая мать не питает романтических иллюзий насчет материнства. Она хочет поставить свою жизнь на твердые рельсы, пойти снова учиться. У нее мало что есть в жизни.
Она сунула мне фотографии. Я неуверенно потянулась за ними, но она тут же отдернула руку.
— Прошу прощения, — сказала она и коснулась виска, словно ссылаясь на головную боль. И обратилась к Саре: — Вам, я имела в виду отдать их вам. Извините.
Сара не стала возмущаться. Не хотела портить отношения. Она взяла фотографии — осторожно, будто самого ребенка.