— Покупать младенцев не следует, конечно. Мы как общество с этим согласны. И матери не должны их продавать. Но пока мы твердим себе это, посредники становятся все богаче, а родившие матери продолжают выносить горшки, щеголяя новыми наручными часами.
Он помолчал.
— Им разрешено принимать только мелкие подарки, типа часов. Никаких по-настоящему ценных вещей, вроде автомобилей. Закон «ничего дороже часов» считается прогрессивным, поскольку младенцев не следует продавать или обменивать на автомобили. Поэтому их меняют на наручные часы.
— Все очень запутанно с моральной точки зрения, — рискнула я.
— Это уж точно.
Вышла улыбающаяся Сара, держа на руках девочку Мэри, которая теперь цеплялась за нее и сопела носом, глотая слезы. Следом шла Джулия.
— Им пришлось взять у нее кровь из ножки, для анализа на СПИД. Она уже слишком большая, чтобы не чувствовать боли.
— И слишком маленькая, чтобы болеть СПИДом. Разве что мать им больна. Но почему тогда не взять кровь у матери? — Эдвард неожиданно вдохновенно возмутился всяческими нарушениями прав и свобод человека, заключенными в этих процедурах.
— Нельзя. Закон штата запрещает, — пожала плечами Джулия.
Законов оказалось очень много. Нельзя было выносить медицинские документы из больницы, так что Эдвард вернул медкарту Бонни в регистратуру. Нельзя было просто взять и уехать с ребенком. Следовало поехать вместе с Джулией в «Опцию адопции», чтобы подписать бумаги. На парковке Джулия сказала:
— Погодите, мне нужно кое-что взять из машины.
Пока она бегала к своей машине, Сара тихо спросила Эдварда:
— Нашел в медкарте что-нибудь такое, что нас должно беспокоить?
— Не то чтобы, — ответил он.
— Не то чтобы?
— Нет, — с нажимом повторил он. — Она по сути ничем не отличается от карты любого другого человека.
— По сути ничем не отличается?
— Не придирайся к наречиям, — сказал Эдвард. — Не отличается. Честно.
— Ты только что наступил мне на ногу.
— Что?
— Ты только что врезался в меня и наступил мне на ногу.
— Извини. Я уверен, что наше соглашение по аренде машины это покрывает.
— Угу, — вздохнула Сара. — Помнишь, дорогой, как мы кого-то убили и наша карта «Американ Экспресс» все покрыла?
Та же самая шутка! Но Эдвард не улыбался. Какая-то тень прошла между ними. Сепиевое облачко затуманило взгляд Сары. Вдалеке звенела колокольцами сбруи лошадь, запряженная в сани: этот город устроит из зимы праздник, хоть убей.
— Семья, которая убывает вместе, пребывает вместе, — пробормотала Сара, обращаясь ко мне. Во всяком случае, мне так послышалось. Хотя тон был отнюдь не шутливый. Она ненадолго убрала одну руку от Мэри, чтобы ободряюще пожать мою. Или многообещающе пожать. Или с сожалением. Или с радостной надеждой. Или в знак некоего секретного пакта, содержащего все это понемножку.
Вернулась Джулия, неся белый пластиковый мешок, и засунула его на заднее сиденье вместе со мной, Сарой и малюткой Мэри. Сама Джулия села впереди с Эдвардом и поехала вместе с нами, так как формально в данный момент именно она была законным родителем и опекуном.
Эдвард возился с регуляторами отопления.
— Вот если бы машины умели и температуру за бортом контролировать — вот это был бы настоящий климат-контроль, — приговаривал он.
— Эй, детка, — бормотала Сара. — Эй, детка, детка.
Она повернулась ко мне и произнесла театральным шепотом:
— Ты знаешь, в моем возрасте организм вырабатывает меньше эстрогена, и уже не можешь ни с кем цивильно разговаривать. Но тут появляется ребенок, и ты только погляди.
Цивильно, но не цивилизованно.
— Вся сварливость уходит, — добавила она.
На время, как страшноватая кукла в фильме ужасов, где чревовещатель сходит с ума, подумала я.
— Я бы хотела оставить девочке имя Мэри…
— Мали! — повторила та, просияв при звуке своего имени. Оно единственное в ее окружении не менялось. Теперь вокруг опять новые люди, и ей опять придется учить новые имена.
— Но я собираюсь добавить к нему имя Эмма. Я всегда любила имя Эмма.
У Сары стало лицо как у повара, берущего бразды правления в собственной кухне.
— Мэри-Эмма? — переспросила Джулия с переднего сиденья. Голос был профессионально нейтральный, но это явно требовало большого труда.
— Да, Мэри-Эмма, — мечтательно произнесла Сара. — И еще Берта, в честь моей бабушки. Мэри-Эмма-Берта Торнвуд-Бринк. Боюсь, она окажется из этих детей с длиннющими именами.
Я таких знала по первому курсу: имена длинные, как железнодорожные составы, многослойные, как доска объявлений, отражающие родительскую нерешительность, обязательства, гордость за свой род, неуместную креативность и разнообразные политические симпатии. У Мерф имя по документам было такое длинное, что в нем даже двоюродному дедушке нашлось место. Сара сейчас растирала ручку Мэри-Эммы. Та задремала в машине — у нее сегодня выдался длинный день.